Грета Арташесовна Каграманова (06.01.1931-2000?) — писатель, автор ряда книг, в т.ч. «Светильник для журавлей» (Москва, 1986 г.), «Золотая скала» (Москва, 1991 г.), «Если уж начался Страшный суд» (об истории и войне в Карабах: война и история, Москва, 1995 г.), «В лабиринтах Кафкианского Замка». Эссе и критические статьи Г.А. Каграмановой публиковались в независимом литературно-художественном и общественно-политическом журнале «Дружба Народов» и общественно-политическом журнале «Посев». Кроме того, благодаря литературной обработке Греты Арташесовны свет увидел записки военврача Валерия Марутяна «У войны долгий след» о событиях в Арцахе («Хоск», Ереван, 1996 г.)…

О Грете Арташесовне редакция «Миабан» узнала от Григория Арутюняна, их дома в Баку были по соседству. Писатель очень интересовалась армянской историей, в т.ч. Арцаха.

Хотелось бы отметить преемственность в деятельности разных неравнодушных личностей к культурному наследию Арцаха. Приведём только несколько имён — истинных героев нашего времени.

Конец 19 века. В конце июля 1881 года Раффи (1835 — 1888) предпринимает путешествие в Карабах. Историк Баграт Аршакович Улубабян в предисловии к книге Раффи «Меликства Хамсы» пишет: «Подробности этого путешествия он изложил в своих путевых заметках «Два месяца в Агванке и Сюнике», к сожалению, оставшихся незавершенными. О некоторых подробностях и результатах своей поездки Раффи рассказывает и на заключительных страницах «Меликств Хамсы»».

Епископ Макар Бархударьянц (1823-1906) в 1894 году обходит одну за одной многие десятки деревень Арцаха и составляет фундаментальный труд с описанием каждой деревни и церкви. Книга издаётся на армянском в 1895 г. — за год до кончины епископа.

В 1960-е годы (родившийся ровно век спустя епископа Макара) писатель и историк Баграт Аршакович Улубабян (1925 — 2001) снова описал десятки сёл.

В 1981 году писатель и публицист Бакур Карапетян издаёт двухтомник “Столетний диалог” (написанную в результате путешествия автора по следам блокнотных записей Раффи).

В 1980-е годы писатель и тоже де факто историк Грета Каграманова, посещая места в Арцахе, о которых повествовал Баграт Улубабян, сверяет наследие с его списками.

1989 год — сын Баграта, Грайр Улубабян издает книгу «Сумгаит. Геноцид. Гласность«.

Конец 1980-х — начало 1990-х. Историк Самвел Карапетян (1961 — 2020) составляет целые альбомы и плакаты с цветными иллюстрациями исторических объектов в Арцахе, издает книги.

2009 г. В Санкт-Петербурге правнучка епископа Макара Улубабяна Белла Арташесовна Григорян (1942 — 2013) с супругом на свои средства заказывает перевод на русский язык труд прадеда, издаёт в твердом переплёте тиражом в 1000 экз. и дарит сотням общественным деятелям.

Сравнивая все эти описания, видно убывание объектов культурного наследия, видны результаты неизменной при всех властях геноцидной политики, которую проводил Азербайджан. Так, многие описанные ранее Б. Улубабяном хачкары Грета Каграманова уже она не находила: их азербайджанцы укладывали в фундаменты своих домов, стирая с земли следы армян…

В целом, Арцах могла постигнуть участь Нахиджевана, в котором было обнулено армянское население и армянский след как результат также и культуроцида — культурного геноцида. Но героический Арцах вместе со всем армянском народом дали отпор пантурецкому неофашизму.

 

      

На фото справа: Григорий Рачикович Арутюнян с Гретой Арташесовной Каграмановой (Переделкино под Москвой, 1993 г.)

 

В одной из своих повестей Грета Арташесовна  выступает как очевидец ада в Баку в 1990 году. В небольшой повествовании (20 страниц) более 20 раз встречаются слова резня, погромы, зверства, кровавая расправа, геноцид… Спустя 30 лет после актов злодеяния в Баку и других городах Азербайджана, многие очевидцы, чудом спасшиеся тогда, постепенно уходят из жизни. И армянам, и цивилизованному сообществу важно сохранить этот огонь памяти, переданный очевидцами. Предполагалось, что киноповесть станет фильмом. Но прошло много лет, и не только нет фильма, нет вообще художественно-документальных фильмов по теме Геноцида армян в Азербайджане. Не найти и саму эту повесть Греты Арташесовны — не найти ни в магазинах, ни в библиотеках, ни в Интернете.

Потому мы приводим ниже текст, любезно предоставленный Г. Арутюняном.

Одна из деталей. В конце повести речь о епископе Арцахском. Почему-то автор не указывает имени Паргева Мартиросяна. Родом из Сумгаита, он после окончания учебы в Духовной семинарии в Эчмиадзине в 1985 году, поступил в аспирантуру Духовной академии Санкт-Петербурга, где защитил диссертацию кандидата богословия. А с марта 1989 года и поныне он — предводитель Арцахской епархии ААЦ. Десять раз в конце повести Грета Арташесовна упоминает его как «епископа Арцахского», но имени не называет. Повесть заканчивается цитатой другого видного богослова, цитатой об армянах из автобиографических записок выдающегося сына русского и армянского народов Павла Флоренского. Пронзительные оценки со стороны Флоренского не оставляют сомнений, что он имел в виду также и множественные злодеяния со стороны Азербайджана с 1918 года: резню 30 тысяч мирных армян в Баку в сентябре 1918 г., резню многих тысяч армян в Шуши в марте 1920 г. А спустя целый век после тех злодеяний и спустя три десятилетия после преступлений геноцида в 1988-91 годах, уже в наши дни тот самый «епископ Арцахский», тот самый српазан Паргев снова и снова взывает к международному сообществу осудить и наказать государство-рецидивиста. Потому на внешней картинке к повести с именем Господа в названии мы размещаем фотографии Павла Флоренского (чьи материнские корни тоже из Арцаха) и Паргева Мартиросяна.

(Эта заметка в Фейсбуке — здесь)

 

Грета Каграманова

И ПОДНИМЕТСЯ ВЕТЕР ГОСПОДЕНЬ…

Киноповесть

 

Гроза в горах. Молнии вырывают из мрака церковь; гладкую, сильную стену с высоким и узким стрельчатым окном, обрамленным витым наличником; под окном каменно-кружевной крест; хачкар, встроенный в приалтарную стену, – херувимы в полете поддерживают животворящий крест, резные крылья перетекают в узор виноградных гроздьев; над крестом – Иисус Христос в нимбе с двенадцатью апостолами, по шести справа и слева; хачкар, встроенный в пол храма с надписью на древнеармянском. Под раскаты грома глухо, как из-под земли, звучат слова надписи: «Он был обилен хлебом, покровительствовал всем народам, прекрасен собою, был гордостью армянского народа, истреблял иноземцев-татей, воевал с османцами, никогда не уступал, был крепкой крепостью для народа».

Оглушительный раскат грома. Длинный зигзаг молнии раскалывает небо надвое, освещая горную дорогу, церковь на высокой ее обочине и лог внизу; лошадь и прильнувшего к ней жеребенка в логу.

 

Венеция. Остров Сен-Лазар. Армянский монастырь. Книгохранилище. Силуэт Байрона.

Из писем Джорджа Гордона Байрона:

 

«Венеция, 17 ноября 1816 – Томасу Муру

В качестве развлечения я ежедневно изучаю в армянском монастыре армянский язык. Мне надо было занять свой ум чем-нибудь; вот я и выбрал самое трудное из всего, чем здесь можно занять свой досуг, и заставил себя сосредоточиться. Впрочем, это богатый язык; он с лихвой вознаградит каждого, кто его изучит. <…> В монастыре есть любопытнейшие рукописи и книги; есть переводы с утраченных греческих подлинников, а также с персидского, сирийского и других, помимо сочинений армянских авторов».

«Венеция, 18 декабря 1816 – Августе Ли

Каждое утро я отправляюсь в армянский монастырь <…> для занятий армянским языком <…>; если ты спросишь, зачем мне понадобился этот редкий язык, я могу ответить только, что он восточный и трудный и может меня занять; при моем образе мыслей, тоже восточном и трудном, как тебе известно, эти причины являются достаточными».

«Венеция, 24 декабря 1816 – Томасу Муру

…”земной мой путь” вошел в привычную колею. По утрам я отправляюсь в гондоле болтать по-армянски с братьями монастыря св. Лазаря и помогаю одному из них править английскую часть англо-армянской грамматики, которую он готовит к печати».

 

Из дневников Джорджа Гордона Байрона:

«…мой учитель, отец Паскаль Ошер (для которого я, между прочим, составил большую часть двух грамматик: армянской и английской) уверял меня, что земной рай «наверняка находится в Армении». Я отправился искать его – бог знает куда – но нашел ли? Гм! Изредка находил, и то лишь на минуту-другую.

<…>

Какова бы ни была судьба армян (а она была печальна!), что бы ни ожидало их в будущем, – страна их всегда остается одной из самых интересных на всем земном шаре».

 

Омытая грозой тишина. Золото звуков сыплется с неба – это горные ручьи бегут в быструю реку. В логу стоит лошадь, к ней прильнул жеребенок. На дороге церковь. Тишину вспарывает колонна большегрузных машин и два экскаватора. Экскаваторы засыпают церковь землей.

На насыпанном холме появляется красное полотнище: СЛАВА КПСС!

Из-под земли глухо звучит: «…гордость народа… крепость народа…»

 

Горное село. Село лепится к горе, на которой стоит монастырский комплекс. Многогранный конус купола нависает над храмом, как изящный, филигранной работы зонт.

Изумрудные виноградники. Вековые кряжистые тутовники. Женщины, взявшись за края брезентового полотнища, медленно кружат под деревом, собирая туту, которую сбивает с веток мальчик лет четырнадцати по имени Артур. Слитный звон цикад, щедрый перестук ягод о брезент, смех и голоса женщин.

Старик ведет осла, навьюченного большими плетеными корзинами с тутой, на винокурню. На винокурне гонят тутовку. Подносят старику стакан.

В кузнице работает кузнец. Кузница старинная, дубовые двери отделаны затейливыми подковками, на внутренней стороне, как на витрине, висят на гвоздях серпы, косы, подковы, мангалы, шампуры и прочий кузнечный товар. Горит огонь в горне, стучит молот по наковальне.

В земляной печи под навесом – тонире – пекут хлеб. Освещенные неверными отсветами лица женщин, их точные игровые движения, их голоса и смех. Сажает хлебы Мария: раскатав катыш на круглой деревянной лопаточке, она лепит на внутреннюю стенку тонира, молниеносным движением смачивает водой железный наконечник длинной палки и прибивает лепешку, чтобы не падала в жар.

Стайка мальчишек идет из леса с зелеными орехами за пазухой. У родника останавливаются, пьют воду. Восьмилетний Нельсон читает надпись на головном хачкаре родника: «Я, ма-стер Га-за-рос, постро-ил э-тот род-ник. По-ми-най-те».

Пока он читает, стайка переходит через арочный мост. Нельсон догоняет товарищей, но на мосту его останавливает другая надпись. «Э-тот мост по-стро-ил ма-стер Аб-ра-хамс Ка-ма-лянц. По-лу-чил за ра-бо-ту буй-во-ла с буй-во-ли-цей».

«Буйвола с буйволицей, буйвола с буйволицей!» – поет мальчик, догоняя друзей.

– Душа-мальчик, ласковый мальчик, в лес пошел, бабушке Зумруд зеленых орешков принес, – поет-говорит старуха-гадалка, сидящая у своего плетня.

Мальчик вспыхивает от смущения, поспешно ссыпает орехи в подол старухи и убегает.

На портале старинного дома резная надпись на древнеармянском, мальчик читает по слогам: «Я не да-вал у-во-дить в плен из А-йа-ста-на мо-е-го. Вла-де-тель Ди-за-ка, ме-лик Е-ган».

Со двора выезжает «Москвич».

Аршад Мамедов, человек за рулем: – Ты что тут делаешь, пострел?

– Читаю, дядя Аршад! Я уже полдеревни прочитал. А кто был мелик Еган, дядя Аршад? Царь? Или герой?

– Мелик Еган был мой прадед. Садись, покатаю.

– Ой, правда? Спасибо, дядя Аршад! (Садится. Машина трогается.) – Деду Симону он тоже прадед. Значит, вы с моим дедом братья?

– Все люди братья, – говорит Аршад, искоса посмотрев на мальчика.

По сельским улицам ходит Мария и ищет своего сына Нельсона.

– А где Нельсик? – вскрикивает она, увидев стайку ребят с орехами за пазухой. – Он же с вами был!

– У родника остался! – говорит один.

– Нет, у моста, – сказал другой.

– Он камни читает, – сказал третий.

Мария идет дальше.

Шум вертолета над Монастырской горой. Жизнь в селе замирает. Замирают женщины в тутовом саду. Замирают винокуры на винокурне. Замирает старик-погонщик со своим ослом. Замирают женщины, несущие на плече длинные лотки со свежеиспеченным хлебом. Замирает кузнец в кузнице. Все смотрят в сторону Монастырской горы.

Дирекция совхоза. Директор Ашот Колунц смотрит из окна в бинокль на Монастырскую гору. Трое мужчин пируют на монастырском дворе. С фронтонов многогранного барабана, поддерживающего купол церкви, кротко смотрит на пирующих барельеф Иисуса Христа и два льва, попирающие змей. Быстров достает пистолет и стреляет во льва – у льва отлетает кончик носа.

В директорском кабинете звонит телефон. Директор берет трубку: – И слышу, и вижу. КГБ Быстров и обком Володин. Третьего не знаю, наверно, вертолетчик. А что я сделаю? Ты тоже и депутат и Герой! И генерал! Хоть и в отставке. От Карабаха у нас один-единственный депутат – товарищ Цвигун. Друг и покровитель Гейдара Алиевича. Ну, не знаю, не знаю. Я в Сибирь не хочу! И тебе не советую! – кладет трубку. Прячет бинокль. Углубляется в бумаги.

С Монастырской горы доносится беспорядочная пальба.

Кузнец бросает работу, запирает кузницу и идет в сторону Монастырской горы. Сельчане смотрят ему вслед. Вот он исчез за поворотом, появился, превратился в точку. Исчез.

С горы слышна стрельба.

Кузнец идет по крутой, почти отвесной тропе, у него легкая, сторожкая и точная поступь. Глубоко внизу в тисках каньона с шумом бьется горная река. Высоко в небе черный гриф.

На Монастырской горе Быстров и Володин соревнуются в стрельбе в цель. Мишень – барельеф Богородицы с запеленутым младенцем. Быстров мажет. Володин попадает в младенца. Богородица смиренно смотрит на них.

Кузнец входит на монастырский двор.

Вертолет поднимается в небо.

Кузнец убирает остатки пиршества, граблями прибирает двор. Осеняя себя крестом, заходит в храм, осматривает следы пуль на колоннах, поврежденную голову быка на фризе, сбитую местами ктиторскую надпись на стене. За кадром: «Именем Святой Троицы, Отца и Сына и Святого духа подпись свою повелел выбить я, слуга Божий Джалал Дола Асан, сын Вахтанга, внук Асана Великого, властитель высокого и великого края Арцахского, царь Хоханаберда с обширными нахангами. Отец мой перед смертью, безвозвратным уходом из мира сего завещал мне и матери моей Хоришах, дочери великого князя князей Саргиса, построить церковь на кладбище отцов наших в Гандзасаре, строительство которой начали мы в 765 году армянского летоисчисления с помощью Дарителя Благ и когда возвели восточную стену, мать моя, отказавшись от светской жизни, в третий раз отправилась в Иерусалим, где, надев власяницу и проведя многие годы в отшельничестве у врат Храма Воскресения, почила во Христе в день Пасхи и там же была предана земле.

Мы же, помня о многих напастях, подстерегающих в жизни, поспешили завершить постройку и закончили милостью и благословением Всемилосердного Бога в 1238 году».

Кузнец зажигает свечу.

 

Мария у старухи-гадалки Зумруд. В медной чаше – вода, в воде – горящая свеча, старуха бормочет заклинания. На оплывшем воске – распятие. Пергаментное лицо старухи каменеет. Мария не сводит с нее глаз. Кот беспокойно скребет лапами пол. Раскачиваясь, старуха вполголоса поет баяти. Кот подвывает.

– Ты почему отпеваешь моего сына?! – шепотом говорит Мария. – Ведьма! – кричит она.

Мужчины с факелами пробираются сквозь густой лес. Среди них – кузнец, директор совхоза, генерал в отставке, Артур.

В глухой чаще на дереве распятый мальчик. Глухо шумит лес. Издалека – гимн фидаинов.

 

Степанакерт. Звучит гимн фидаинов. Его играет на флейте юноша впереди большой колонны, в которую вливаются люди – группами и поодиночке. Демонстранты идут с портретами Горбачева и Ленина, с плакатами «Ленин – партия – Горбачев!», «Перестройка!», «Требуем исторической справедливости!»

Милиция перекрывает дорогу демонстрантам.

– С нами Горбачев!

– Неужели и Горбачева не пустите на площадь Ленина?

Милиция растерянно расступается. Площадь Ленина, все прилегающие улицы и парк им. Нельсона Степаняна заполняются народом.

Верхняя ступень обкомовского лестничного марша превращается в трибуну.

Скульптор А. Акопян бросает работу в мастерской и идет на площадь. С ним восьмилетний мальчик. Скульптор подсаживает его на дерево; мальчик устроился в развилке дерева и рисует в школьном альбоме оратора с рупором изо рта, в рупоре – «Ленин – партия – Горбачев!»

Из подъезда выходит профессор в очках и с портфелем и направляется в пединститут. Оглядывается на гул площади, сворачивает с пути, становится рядом с памятником Ленину и, поправляя очки, строго слушает оратора.

На трибуне кузнец: – В Библии сказано: «Вы возделывали нечестие – пожинаете беззаконие, едите плод лжи». Нечестие возделывали наши вожди, беззаконие пожинаем мы. 1 декабря 1920 года, на другой день после победы Советской власти в Ереване, председатель Азревкома Нариман Нариманов провозгласил Декларацию, по которой Нахичеван, Зангезур и Карабах воссоединялись с Арменией. Было торжественно заявлено, что братская кровь никогда больше не обагрит нашу землю. Это был праздник. Люди обнимались и поздравляли друг друга.

 

Ретроспектива. 1920 год. Баку. Баксовет. Торжественное заседание. На трибуне С. Орджоникидзе: – Советский Азербайджан, выступая сегодня в лице товарища Нариманова, доказал всему миру и прежде всего рабочим и крестьянам Армении, что только Советская власть способна разрешить все проклятые вопросы, связанные с межнациональной враждой, которые были здесь и которых очень много во всем мире. Очень характерно выступление товарища Нариманова. Он прочел нам свою декларацию. Зангезур, Нахичеван, Карабах… в этих уездах заключается узел так называемого армяно-мусульманского вопроса, который стал источником ужасов… И вот сегодня глава Азербайджанской республики выходит и говорит: «Этого ужасного вопроса больше не существует…»

Этот акт, прочитанный здесь, – акт величайшей важности, это исторический акт, который не имеет в истории человечества примера.

 

Степанакерт. 1988 год. Кузнец на трибуне: – Орджоникидзе послал телеграмму Сталину, а Сталин, подхватив его слова, заявил на весь мир, что Советская власть решила вопрос, над которым Европа билась века. Воссияла, стало быть, звезда справедливости – и было всеобщее ликование чувств! Но недолго сияла звезда. Не успел пропеть петух, как и Нариманов, и Сталин отступились от своих слов.

 

Ретроспектива. Москва. Кремль. Кабинет Сталина. Сталин и турецкий посол Али Фуад Джебесой.

Али Фуад: – Будет ли обсуждаться на конференции армянский вопрос?

Сталин: – Вы уже решили армянский вопрос. Если возникнут еще вопросы, сами и решите.

 

Степанакерт. Кузнец на трибуне: – Таким образом, и Карабах, и Нахичеван, и Карс, и Ардаган, и Сурмали со священной горой Арарат были принесены на алтарь мировой революции. На этих землях тысячи лет жили армяне – где они? Они рассеялись по свету. Нашему Карабаху уготована та же участь. Но мы поборемся с судьбой, мы не оставим отчего края! Карабах – природная цитадель Айастана, его левое крыло. Мы не дадим сломать это крыло.

Площадь: – А-йа-стан! А-йа-стан!

Мальчик рисует человечка, в рупоре – «Айастан!»

Кузнец: – В Библии сказано: «Сейте себе в правду – и пожнете милость; распахивайте у себя новину, ибо время – взыскать Господа, чтобы Он, когда придет, дождем пролил на вас правду…» И вот оно время – пришло!..

Потрясенная площадь. На глазах у многих слезы. Мальчик рисует человечка, из глаз человечка капают слезы.

Едва кузнец сходит, как на трибуну взлетает профессор и кричит: – Миацум!

Площадь в 50 тысяч голосов отвечает: – Миацум! – Руки, поднятые в жесте V – «виктория»!

«Миацум» – пишет мальчик в рупоре очередного человечка.

 

Магазин на окраине города. Полки заставлены бутылками с водкой. На видном месте объявление: «В продаже есть водка!» В магазин входит расхристанный Або, городской пьянчужка.

Продавщица: – Кто к нам пришел! Або пришел, самый знатный наш питух пришел! Купи водочки, Або-джан, два года не завозили, с самого антиалкогольного постановления, будь оно неладно! А как вышел народ на площадь, тут же и завезли – пей, не хочу! Купи, Або, водочки, выпей, побуянь от души!.. А то беда – никто не берет! План горит!

Або пристально смотрит на нее и поворачивается назад. «Вот-вот, – бормочет он, – они только и ждут, выпьет, мол, пьянчужка Або и полезет драться! – кричит на всю улицу: – Выпьем, когда объединимся! Миацум!»

Площадь Ленина. Появляется Або с плакатом: «Водка – провокатор!»

Мальчик рисует человечка с плакатом «Водка – провокатор!» В альбоме образовалась картинка митинга.

 

Горисполком. Экстренное совещание. Перед началом.

Председатель горисполкома: – Дороги перекрыты. Соседние районы готовятся к вторжению в Степанакерт. Нас ждет неслыханный погром. Надо уговорить народ разойтись по домам.

Голоса с мест:

– Чтобы вырезали поодиночке?

– За что – погром?

– Советской власти, что ли, нет?

Вачаган Григорян: – Надо послать телеграмму в Москву. Подпишите – кладет перед председателем текст. – Пусть приедут и разберутся.

– Не подпишу! – подскакивает председатель. Вачаган настаивает. Председатель мечется, разбивает графин с водой, вскакивает на подоконник и дергает створки окон. Вачаган распахивает окно и насмешливо смотрит – председатель отшатывается от людского океана за окном и падает в обморок. Его приводят в чувство – он затравленно озирается.

Вокруг митингующей площади и улиц кружат машины «Скорой помощи» и снимают митинг. Азербайджанская речь.

На улицах азербайджанская милиция. Из дверей областной прокуратуры выводят арестованного прокурора, сажают в машину, увозят в Баку.

Из ворот Каршелкомбината выводят директора, сажают в машину, увозят в Баку.

Двор автотранспортного объединения. Водители, один другому: – Смотри ты, сам министр пожаловал. К чему бы это? – Да уж не к добру! Зови ребят!

Из конторы выходят министр и директор объединения. Незаметно собравшиеся водители отрезают директора от министра, аккуратно засовывают министра в его «Волгу», поднимают ее и разворачивают на 180 градусов. И подталкивают ее – «Волга» катит по бакинской дороге. Министр оборачивается. Директор делает ему ручкой.

Типография. Наборщики отказываются печатать в городской газете статью второго секретаря ЦК КП Азербайджана Коновалова и замминистра ВД Мехтиева «Карабах – неделимая часть Азербайджана». Начальник УВД области Исаков и Мехтиев требуют немедленно набрать статью.

– Статья не подписана, – возражает директор типографии. – Редакция газеты не подписывает.

– Она подписана мной и Коноваловым. Этого достаточно. – Мехтиев обращается к старому наборщику: – Давай, набирай! Срочно!

Старый наборщик: – Не согласен я со статьей, товарищ начальник, не буду печатать. Что значит – «неделимая часть Азербайджана»? До 20-го века Азербайджан был всего лишь географическим понятием – а к нам тысячу лет назад из Византии шли письма с адресом из трех слов: «Князю Хачену, Армения». Император Константин Порфирородный держал нас за Армению. О нас и в Библии писано, и все историки мира от Геродота до Хоренаци знали и ведали, что мы – Армения! Так-то, брат! Учиться надо! Географию с историей учить! Все беды на земле – от невежества!

Мехтиев (сквозь зубы): – Конфисковать газету! Будем печатать в Баку!

Исаков молчит. Мехтиев и Исаков выходят из типографии. Мехтиев что-то энергично втолковывает Исакову. – Ты понял? – Исаков неохотно кивает. – Исполняй!

Площадь Ленина. Трибуна митинга. Исаков подходит к инициативной группе и говорит А. Акопяну, что Мехтиев требует устроить провокацию против азербайджанцев, чтобы под этим предлогом ворваться на площадь и устроить побоище. Народу лучше разойтись, – говорит Исаков. А. Акопян смеется: – А ты сам скажи народу! Слабо!

 

Пост азербайджанской милиции на карабахской дороге. Все местные машины, пешеходы заворачиваются обратно. В Степанакерт въезда нет.

Едет свадебный кортеж. Останавливают. Музыканты, играя свадебную плясовую, окружают постовых. Женщины на подносах несут сладости. Все танцуют, постовые тоже. Кортеж пропускают.

В Степанакерте невеста снимает фату и оказывается Марией. У нее окаменевшее от горя лицо. Среди гостей – генерал в отставке, директор совхоза. Мария, генерал и директор проходят в горисполком. Остальные присоединяются к митингующим.

Гоpисполком. На трибуне Коновалов: – Не далее, как вчера, мне звонил секретарь ЦК КПСС Лукьянов Анатолий Иванович, который сообщил мне, что он, то есть Лукьянов Анатолий Иванович, информировал товарища Горбачева Михаила Сергеевича о волнениях в Карабахе, на что товарищ Горбачев Михаил Сергеевич сказал, чтобы народ успокоился! А вы! Вместо того! Чтобы успокоить! Народ! И решительно пресечь антипартийные и антигосударственные действия народных масс, допускаете сборища и митинги, сборы подписей и сборы средств для делегирования в Москву подстрекателей! – Стекла и люстры звенят от многотысячного: – Пе-ре-строй-ка!

Коновалов смотрит в окно и резюмирует: – Низы ничего не решают, а в верхах карабахской проблемы попросту нет. Гласность потерпела крах. Перестройка – явление временное. И мы не допустим, чтобы группка экстремистов внесла раскол между азербайджанским и армянским народами!

В. Григорян (с места): – Не стаскивайте законнейшее право народа на самоопределение в межнациональную проблему! Мы живем на своей земле и требуем самоопределения!

Коновалов (игнорируя реплику с места): – Наконец, Карабах связан тысячью хозяйственных нитей с Азербайджаном, и мы не позволим рвать их! Это нанесло бы непоправимый ущерб хозяйству всего Союза!

Р. Петросян: – А вы читали интервью экономического советника Горбачева Абела Гезовича Аганбегяна в газете «Юманите»?

Коновалов (надменно): – Что еще за «Юманите»? Я не читаю по-французски!

Р. Петросян: – Зря! – Он поднимает газету. – Вот здесь Абел Гезович утверждает, что и с экономической точки зрения Карабах целесообразнее воссоединить с Арменией, и что с этим не следует медлить.

Коновалов багровеет: – Ваши Аганбегяны – подстрекатели и дашнаки! А знаете, кто вычеркнул из плана Степанакертский Дом культуры? Ваш Ситарян, академик и зампред Госплана.

С места встает генерал в отставке, Герой Советского Союза, военным четким шагом идет к трибуне, отодвигает Коновалова и становится на его место: – Хочу внести ясность. Вместо трех Домов культуры республике дали лимит на два. Где их строить, решали в Баку. Построили еще один в Баку и еще один в Нахичевани. Степанакерт как всегда остался ни с чем. А за счет лимита на областную больницу построили второй памятник Вагифу в Шуше. Я, кстати сказать, во время войны был в Веймаре. Там всего один памятник Гете. Всего один.

Шквал аплодисментов. Хмурые лица в президиуме.

Багиров, первый секретарь ЦК КП Азербайджана: – Чтобы решить экономические проблемы Нагорного Карабаха, вовсе не обязательно объединяться с Арменией. Давайте обсудим первостепенные хозяйственные задачи области и примем соответствующую резолюцию. 10 минут назад я говорил с товарищем Разумовским, он зачитал мне текст решения Политбюро, которое будет завтра утром в газетах. Необходимо, чтобы одновременно в республиканской и местной печати вышла и наша резолюция, решительно осуждающая зачинщиков беспорядков. Это позволит выйти нам из создавшегося положения с наименьшими потерями. Слово имеет директор школы номер 12 Симонян Аршак Мосесович.

Грузный мужчина степенно поднимается на трибуну, разворачивает бумагу и читает: – Благодаря мудрой политике ЦК КП Азербайджана и лично Гейдару Алиевичу Алиеву никаких проблем в межнациональных отношениях нет. Единственная проблема – ремонт школьной крыши, которая протекает. Пятый год стучусь во все двери и никак не достучусь.

В зале смех. В президиуме снисходительно-издевательские улыбки.

Симонян (растерянно): – Пятый год прошу – почините крышу!..

Мехтиев: – Скажи членораздельно – осуждаешь ты экстремистов или нет?!.. Признаешь, что Нагорный Карабах – неделимая часть Азербайджана? Да или нет? Да или нет?!

Симонян приосанивается: – Отвечаю. С точки зрения буржуазной истории, всяких там Геродотов и Плутархов, Карабах – земля армянская! Но! Современные азербайджанские авторы сделали открытие, перечеркнувшее мировую историю, а именно, что Карабах есть Кавказская Албания, а Кавказская Албания есть Азербайджан, и следовательно, Карабах есть часть Азербайджана. Одно только не совсем ясно: почему исконные азербайджанские земли испокон населяли армяне, известно, что на начало нашего века они составляли 95% всего населения. То ли армяне были вовсе не армяне, а албанцы, то ли турки, то бишь, азербайджанцы, были вовсе не турки, а армяне.

Асадов: – Кончай демагогию!

Симонян: – Но это не суть важно! В свое время Шаумян, Джапаридзе и Азизбеков на вопрос рабочих-нефтяников о национальности ответили в один голос: «Мы коммунисты-большевики!» Вот это и есть наше марксистско-ленинское кредо. На том стоим!

В зале смех и гул. Президиум бурно аплодирует.

Багиров: – Товарищи! У нас очень мало времени! Если мы опоздаем – прольется кровь! Сегодня же мы должны выйти с контрпредложениями, способными снять антипартийный и антигосударственный лозунг о самоопределении. У кого есть конкретные предложения по улучшению экономического положения области?

В. Григорян: – У меня! – Кеворков, первый секретарь обкома, шепчет что-то Багирову, но Григорян уже на трибуне.

– Здесь прозвучала фраза о том, что Карабах связан с Азербайджаном тысячью нитей. Давайте посмотрим, что это за нити. Из Баку мы получаем все продовольственные товары, комбикорма, железобетонные конструкции, домостроительные материалы – все то, что можем и должны делать сами. А отдаем шелк-сырец, который отдавать не надо, потому что если бы мы красили сами, то чистой прибыли в год получали 65 миллионов. Все технологические операции проделываем мы, а в барыше (президиуму) – вы! Говорим министру: верните нам красильный цех! «Нет!» – отвечает он. Почему? Потому что тогда у нас осталась бы прибыль, которую можно пустить на реконструкцию комбината. А этого в Баку не хотят – из-под контроля, чего доброго, выйдем.

Отдаем мясо – по 65 кило на душу населения. А потребляем – по 18! Отдаем высококачественный коньячный спирт, а прибыль – ого-го какая! – оседает на бакинских заводах. Мы со времен Ноя возделываем виноград. Виноградной лозой оплетал мастер-камнерез святой крест на наших хачкарах. В лучшие времена мы получали 172 тысячи тонн великолепного столового винограда, это по тысяче тонн на каждого жителя Карабаха. Но началась хлопковая кампания, и вместо прекрасных ягод с карабахских плантаций стали убирать грязную низкосортную вату. Область обнищала, люди ушли строить Сумгаит. Только избавились от белой чумы, как грянул лигачевский указ. И наш уважаемый товарищ Кеворков, который всегда хочет быть святее римского папы, стал устраивать такие показательные шоу, что земля содрогнулась. На глазах у детей корчевали священную лозу. Старики плакали. Я не выдержал тогда. Дал телеграмму в Кремль. «Приезжайте в Карабах! Мы научим вас пить!» Потому что в краю добрых вин пьянство невозможно.

– Все? – нетерпеливо спросил Багиров.

– Нет, не все. Наше Сарсангское водохранилище орошает сопредельные районы, тогда как наши поля, наши села и города изнывают от безводья. Если мы братья, так давайте делить по-братски! И опять же – кто обезводил и обезлесил наш край? Бесценные водоохранные леса сводятся на паркет и бездарную мебель. Из дуба и бука делают табуреты!

Багиров (мрачно): – Что вы предлагаете?

В. Григорян: – Я не предлагаю, я требую. Дайте нам экономическую самостоятельность! Дайте возродить наш богатый край, и наши шелка поспорят с китайскими, а вина и коньяки – с французскими. У нас есть все, чтобы обеспечить себя и поделиться с миром. Но развяжите нам руки!

Обвал аплодисментов. Багиров увидел в зале Колунца и схватился как за соломинку.

– Товарищ Колунц! Ашот Михайлович! Почему ты не в президиуме! Иди, иди, поделись опытом с несговорчивыми соплеменниками, объясни, к чему может привести сепаратизм. Слово имеет Герой Социалистического Труда, директор совхоза «Светлый путь» товарищ Колунц.

На трибуну поднимается Колунц, низкорослый, подвижный, говорит бойко, во рту каша. Привычно перечисляет показатели: – Совхоз «Светлый путь» устойчиво держит первое место в Союзе по винограду и в республике – по мясу, молоку, яйцам. За первый месяц нового года…

Смех и выкрики в зале сбивают его, он оглядывается на президиум. Багиров одобрительно кивает: – Мы все это знаем, Ашот Михайлович. А ты нам лучше расскажи, какая у тебя ведется работа по укреплению интернациональной дружбы, как ты на деле проводишь ленинскую национальную политику. Нам известно, что у тебя прекрасная интернациональная семья, что зять и невестка у тебя азербайджанцы. Ты построил у себя в селе азербайджанскую школу, чтобы привлечь в совхоз братьев-азербайджанцев из соседних районов. Вот об этом и расскажи.

 

Ретроспектива. Восьмилетний Нельсон, читающий по слогам надпись на портале бывшего княжеского дома. Мужчины с факелами в лесу. Распятый мальчик на дереве.

Колунц проводит рукой по глазам, стирая наваждение. Говорит с трудом, как человек, у которого из-под ног уходит земля.

– Насчет зятя и невестки – это газетчики бакинские выдумали. Приехали двое шустриков, я им хозяйство показал, а по дороге храм первоапостольский предложил посмотреть. А они: на хрена нам храм, ты нам лучше по канистре тутовки дай да по барашку, с тем и отбыли. Звоню им потом, что это, говорю, вы с семьей моей напутали – сын у меня вовсе неженатый, а дочка замужем за армянином. Ну и что, говорят, мы таким образом интернационализм пропагандируем.

Оживление в зале.

– А что касаемо школы, то верно, построил, и людей из соседних районов на работу взял, и старинный княжеский дом новому директору отдал. Комсомол хотел музей в доме открыть, а я его Аршаду дал, директору то есть. Приглянулся ему дом, ну, я и не стал перечить. А директор тот, Аршад Мамедов, – оказался тать и убийца. Школу в притон бандитский превратил, родню свою в подручные себе приспособил. И стали у нас люди исчезать. И здесь это знали, и в Баку – да не трогали. Чтобы не возбуждать, как высокое начальство объяснило, межнациональной розни. Так и жили. Детей моего народа убивали, а я знай рапортовал: «План перевыполнен». А как увидел прошлый год распятого мальчика в лесу – понял все про геенну огненную. Только она не на том свете, а на этом…

Страшное молчание в зале. Лицо Марии. Лицо генерала в отставке.

– Прекратить дашнакские речи! – стукнул кулаком по столу Мехтиев. – Из чьих рук ты Золотую Звезду получил?

Колунц отстегивает Золотую Звезду, кладет ее на стол президиума и садится на свое место.

Асадов: – Нет, с ними не так надо говорить! С ними надо говорить открытым текстом. – Сбегает в зал .– Вот ты, генерал, – тычет он в генерала в отставке, – ты лично хочешь воссоединения с Арменией? Отвечай!

Мехтиев (из президиума): – Хочет, не видишь, что хочет?

Асадов: – Ты коммунист? Ты вообще за Советскую власть? Или ты антисоветчик? А ты?.. ты?.. ты?.. Встать, когда с вами разговаривают!

Генерал потрясен, оскорблен, он потерял дар речи и говорит что-то нечленораздельное: – …крах …крах и гибель… позор… позор… – Он встает и уходит. За ним бросаются другие.

Асадов: – Ха-ха-ха, генералы бегут с поля боя!

Мехтиев: – Они тут все сплошь генералы, адмиралы, шакалы! Баграмяны и Бабаджаняны! Дашнаки, подонки, наркоманы!

Голос из зала: – Поищите наркоманов в родных пенатах, это Баку – транзит на великом шелково-гашишном пути!

Асадов: – Вы, армяне, несчастное племя. Вы забыли про 20-й год. Да знаете ли вы, – кричит в исступлении, – что сто тысяч вооруженных азербайджанцев ждут знака, чтобы ворваться в Степанакерт и сровнять его с землей?

Кеворков (мертвым голосом):–- Вы что – хотите превратить Степанакерт в шушинское кладбище?..

Мехтиев: – Я требую немедленно, прямо в зале арестовать зачинщиков и разогнать митинг!..

Р. Петросян: – Прошу слова!

Кеворков что-то шепчет Коновалову.

Коновалов: – Никаких слов! Собрание закрыто! Это не собрание, это сборище хулиганов!

Р. Петросян идет к трибуне. Начальники областного УВД и КГБ с двух сторон берут его в кольцо.

– Что вы меня хватаете, я же не бить их иду, а говорить, – он сбрасывает их и поднимается на трибуну: – Область больше не подчиняется Азербайджану. От имени актива предлагаю дать телеграмму на имя Горбачева и Чебрикова с просьбой прислать комиссию, чтобы разобраться в действиях республиканского руководства, которое грозит вооруженным вторжением и погромом местного населения. Кто за – прошу поднять руку!

Лес поднятых рук. Колунц, словно бы очнувшись, поднимает тоже.

На другой день. Старуха собирает первую зелень на холме и напевает старинную армянскую песню. Страшный гул, какой бывает перед землетрясением, отрывает ее от дела, она поднимается, смотрит из-под руки на дорогу – по ней мчится орда в 15 тысяч человек. Пыль столбом. Группа молодчиков отрывается от толпы, налетает на старуху и затоптав ее, несется дальше. На земле лежит убитая старуха, валяется раздавленная корзина с зеленью.

Три десятка мужчин строят баррикаду на въезде в Аскеран. С ними В. Григорян. Он велит им лечь в засаду и идет навстречу толпе.

– Остановитесь! Если взорвете нефтебазу, первым полыхнет ваш Агдам! Стойте!

Град камней обрушивается на Вачагана. Из-за укрытия раздается залп оружейных выстрелов. Один из армян садится в «КамАЗ» и направляется прямо на толпу. Другой стреляет из-за домов, перебегая с места на место. Часть толпы бросается к виноградным садам. Остальные поворачивают назад.

Агдам. Женщина в белом келагае напутствует нестройную колонну молодежи: – Если армяне не хотят жить с нами, пусть убираются в свою Армению! Да будет впрок вам материнское молоко! Пусть не дрогнет рука, карающая врага!

Мужчина рядом говорит и показывает ей куда-то, но она в возбуждении ничего не слышит. И вдруг видит: в город входит БТР.

Женщина хватается за сердце: – Стойте! Против нас послали войска! Стойте, говорю я вам! Вы не переступите через мой платок! – срывает с головы платок и бросает на землю.

В город входит один БТР. Остальные семь испортились и стоят на дороге.

Следы агдамского нашествия: сожженные плетни садов и виноградников. Вырванные с корнем саженцы. Покореженный трактор в поле. Остов сожженной мельницы. Сожженное зернохранилище. Обугленные горы зерна. Раненые в Степанакертской городской больнице.

 

Степанакерт. Площадь Ленина. На трибуне генерал Зайцев.

– Докладываю вам относительно поднятых вами вопросов о нападениях и раненых. Вчера, то есть 22 февраля, две тысячи азербайджанцев из Агдама и столько же армян из Аскеранского района, двинулись навстречу друг другу, встретились на границе двух районов и начался настоящий кулачный бой.

Площадь: – Ложь! Ложь! Ложь!

Генерал Зайцев: – Армяне убили двух азербайджанцев!

Площадь: – Ложь!

Ведущий митинга: – С вашего разрешения, товарищ генерал, брат одного из убитых просит слова.

Брат убитого агдамца: – Моего брата убил наш сосед, агдамский милиционер. И не вчера, а позавчера. Вчера мы его хоронили. Второго – не знаю, могло быть, что армяне убили. Но не в Агдаме, а при нападении. Когда человек идет убивать, он должен быть готов, что и его убьют. Я знаю, что и меня убьют, когда я вернусь в Агдам. Но пусть это будет последняя смерть на нашей несчастной земле. Я пришел, чтобы сказать вам это.

Сходит с трибуны и уходит, отрешенный. Генерал что-то энергично говорит, но его не слушают. Площадь смотрит вслед уходящему агдамцу.

Генерал Зайцев: – Во всяком случае, я обещаю вам, что случившееся не повторится. Все дороги перекрыты войсками!

 

Москва. Старая площадь. ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором межнациональных отношений В. А. Михайлова. У Михайлова – делегация из Нагорного Карабаха. Их лиц не видно. В. А. Михайлов перелистывает подписи под петицией.

Один из членов делегации: – Всего восемьдесят тысяч подписей.

Михайлов: – Это простой вопрос, и он должен быть решен справедливо. Я доктор исторических наук, профессор, многое знаю из истории армян и с уверенностью говорю, что в условиях перестройки ваш вопрос будет решен. Вас ждет широкая красная дорога. Можете оставить у нас все ваши бумаги и спокойно ехать домой.

 

Баку. Митинг у Дома правительства. На трибуне Анар: – Да, мы не издавали в Баку карабахских писателей, но ведь дружба на этом не кончается! И, наконец, граница между Азербайджаном и Арменией открыта, никто не держит армян, пусть уходят в свою Армению!

Плакаты «Смерть Аганбегяну!», «Смерть Балаяну!», «Смерть армянам!»

 

Москва. Старая площадь, ЦК КПСС, кабинет секретаря ЦК Александра Яковлева. У него делегаты из Армении, их лиц не видно.

– Я прекрасно понимаю, что армянский вопрос должен быть решен. Один и тот же народ не может быть разделенным в Союзе. Что бы ни говорили о территориях, как бы ни апеллировали к конституции, мы живем в одном государстве, где и по ту, и по эту сторону границы живет один народ, граждане той же страны.

 

Баку. Митинг. На трибуне представитель Народного фронта: – Народный фронт Азербайджана требует: первое – объединить Нагорный Карабах с равнинным и перенести областной центр в город Агдам! Второе – изгнать всех армян из Нагорного Карабаха! Третье – должностным лицам, допустившим поднять карабахский вопрос, уйти в отставку! Всем без исключения! Если б мы в свое время не уступили им Зангезур, то не возникло бы и карабахского вопроса! Смерть армянам!

Площадь скандирует: – Смерть армянам!

 

Москва. Старая площадь, ЦК КПСС, кабинет генерального секретаря М. С. Горбачева. На приеме – два армянских писателя. Их не видно.

Горбачев: – Ну, на что вам эта комиссия? В свое время еще Ленин говорил, что если хотите затянуть и убить какой-то вопрос, предать его забвению, то обязательно создайте комиссию. Вот мы создали для татар комиссию, и лишь для того, чтобы их вопрос не нашел разрешения. Вы тоже этого хотите? Все, что необходимо, я уже сделал для вас. По всем 22 пунктам вашего заявления будет принято постановление. Будет создано областное телевидение и ускорены работы по приему телевизионных программ Армении. Карабахские школы и другие учебные заведения, прежде подчинявшиеся Азербайджану, отныне переходят о ведение Министерства просвещения Армении. Из фондов Армении будут выделены средства для восстановления разрушенных в Шуше армянских кварталов и исторических памятников. Я обещаю вам маленький ренессанс! А вы следите за демографической ситуацией в области, чтобы она не изменилась.

– Но как? Происходит насильственная азербайджанизация Карабаха.

– За годы советской власти в исконно армянском Нахичеване не осталось ни одного армянина. Та же опасность грозит и Карабаху.

– Это касается не только Карабаха. Это общегосударственная и стратегическая проблема. Вот, взгляните на карты Великой и Малой Турции.

На карте Великого Турана зеленым цветом обозначена территория от Марокко до Кореи; на карте Малого Турана – от Стамбула до озера Байкал. В границы Малого Турана включены Балканы, Малая Азия, Крым, Кавказ, Средняя Азия, Северный и Южный Азербайджан, Каспийское приморье, Сибирь, Поволжье, Казахстан.

– Ну и что? – презрительно бросает Горбачев. – И Гитлер бредил подобной идеей!

– Этот бред обошелся миру в десятки миллионов жизней!

– Я хочу повернуть страну в сторону правового государства. А в этих условиях насчет территорий, изменения границ, поскольку это записано в Конституции, ничего изменять не буду.

– К правовому государству – неправовой Конституцией? С народами-бомжами?

– А вы, самое главное, сделайте все, чтобы сохранить армян в Карабахе, чтобы этот регион жил полнокровно. А ваши стихи мы с Раисой Максимовной до сих пор помним, да! Я обещаю, что через несколько дней будет опубликовано официальное решение Политбюро о том, что секретариату поручено обсудить вопрос Нагорного Карабаха. Мы сделаем все, чтобы развязать этот узел!

 

Армения. Азербайджанское село. Большая комната в коврах и мутаках. На ковре, поджав ноги, сидят мужчины, молодые и старые. Аспирант Бакинского университета говорит с воодушевлением: – Если мы сейчас не вышибем их из Карабаха, они вспомнят Нахичеван, а там, чего доброго, и Арарат назад затребуют. Пока это проклятое племя ходит по земле, нам счастья не видать. Вы должны помочь нам. У нас есть план, над ним работали в самых высоких инстанциях. Завтра в Баку и Сумгаите на улицы выйдут сотни тысяч людей. Вы, человек тридцать, поедете со мной, выступите с трибун, расскажете, как армяне жгут ваши дома, насилуют ваших сестер, вырезают груди женщинам…

– Астрафулла! – восклицает седобородый старик. – Где это ты видал, чтобы армяне женщинам груди вырезали? Не армянский это обычай.

Аспирант: – У нас народ накален, нужна искра, чтобы взорваться. Вы и станете этой искрой.

Осман: – И сами сгорим.

Аспирант: – Пусть наши враги сгорят. Я – посланец самых верхов. С ваших голов и волосок не падет! Вы получите квартиры в Баку, должности, деньги…

– Сколько? – насмешливо спрашивает Осман.

– А главное, вы исполните священный долг перед братьями-турками. Помните: идеал турок – это Великий Туран от Марокко до Кореи. Это все наши, тюркские земли, и мы их вернем! А всех, кто встанет на пути, – раздавим!

– Раздавим! – восторженно повторяет Осман и другие.

– Но это не все! Вы должны поработать и здесь. Хорошо поработать. Жгите свои дома – и валите на армян. Берите палатки и идите к турецкой границе, расположитесь там лагерем. Вперед пустите женщин и детей. У вас есть оружие – не бойтесь стрелять в армян! Турция – член НАТО, она постоит за нас. И в Москве у нас на всех этажах свои люди. Будет трудно, но надо потерпеть. Во имя нашей великой идеи, во имя великого Турана!

– Великого Турана! – завороженно повторяет вся молодежь.

Седобородый старик: – Позволь спросить тебя, сынок, знаешь ли ты слова ашуга Алескера? Он жил на этой земле.

– О чем ты, отец? Кто не знает ашуга Алескера? – читает стихи:

 

Где истину искать? Я знаю где…

Тетрадь души, открыв, перелистаю.

Был птицей, засидевшейся в гнезде,

Но, сделав круг, сегодня улетаю.

 

Куда? Куда ушли отец и мать?

Двор опустел, дом рухнул, не поднять.

Навьючен сонный мул, готова кладь.

В последний путь сегодня отправляюсь.

 

Поют за упокой – внимаю я.

Тесового коня седлаю я.

На тоньше волоса, острее лезвия

На мост Сират сегодня я вступаю.

 

– Ашуг Алескер спел это в 1918 году, когда бежал от армян в Кельбаджар. Ты распалил меня, отец. Но ничего – мы за все им отомстим! И за ашуга Алескера тоже!

– Ты все перепутал, сынок! Это слова ашуга Алы, учителя ашуга Алескера, он умер в прошлом веке. Он умирал ослепший и всеми забытый, в углу своего карадама. Ашуг Алескер спохватился, что надо бы навестить учителя, собрал друзей, пришли к нему, утешали, поправишься, мол, и споешь, как бывало, нам «Кер Оглу». Тогда ашуг Алы попросил подать ему саз и в ответ спел вот эту самую песню. О сборах в последний путь. Не из Гейчи в Кельбаджар, сынок. Из жизни – в небытие. Поет высоким голосом:

 

Кровь легла между людьми –  и закрылись пути ваши, горы!

Зачем мне жить, рабу вашему, горы?

 

Вот слова ашуга Алескера. Он спел их в 1905 году, когда война докатилась до наших мест. Тогда ашуг Алескер с другом своим армянином Татевосом поклялись на Коране и Библии и не допустили братоубийства. Ты к крови зовешь, сынок, в огонь. Ветер связан с духом, вода с мудростью, прах – с душой… Душа, всего лишенная, связана с огнем. Я прилежно внимал тебе – и что я услышал? Невежество, гнев, ненависть, злобу, гордыню и мстительность. Это все приметы больной души, души, всего лишенной… угомонись, сынок…

В комнату влетает маленькая девочка: – Мама сказала, включите телевизор! Горбачев говорит!

Обращение Горбачева к народам Армении и Азербайджана. Аспирант на полуслове выключает телевизор. – Собирайтесь, ребята! На сумгаитских заводах уже куют музыку к завтрашней свадьбе!

 

…Сумгаит. Автовокзал. Съезжаются самосвалы, сваливают камень-кубик. Завалы из камня преграждают шоссе Баку – Сумгаит.

На крышах домов складывают булыжники, отточенные железные прутья. С автофургонов бесплатно раздают водку и маленькие пакетики с анашой. В сферических серебристых чайных небывалое оживление – здесь штабы погромщиков. В вожаках узнаем лица вчерашних молодых людей из азербайджанского села в Армении. В цехе трубопрокатного завода рабочие сосредоточенно нарезают и затачивают железные прутья. В цех заходит телеоператор с камерой. – Мне нужен Ахмедов, – говорит он. – А что это вы все делаете?

– Брат, ты армянин? – не отвечая на вопрос, спрашивает его рабочий.

– Армянин. А что?

– А то, что сегодня мы вас резать будем. В ночь начнем.

– И кончим, когда вырежем. Под корень, – добавил другой.

– Вы что – с ума сошли? За что нас резать?

 

Возле горкома партии митинг. Много плакатов. Почти каждый начинается словами «Смерть»… Черные смерти на красных полотнищах.

На трибуне наш вчерашний знакомый Осман. Он в лайковом плаще, норковой шапке, лощеный вид странно контрастирует и не вяжется с тем, что он говорит: – Братья-мусульмане! В Кафане зарезали брата моей жены, ее отца, мою мать, да что вам голову морочить, человек 15 моих родственников. Армяне ворвались в женское общежитие и изнасиловали всех подряд. И всем поотрезали груди!

Площадь: – Смерть армянам!

Осман: – Полмиллиона армян припеваючи живет в родном нашем Азербайджане, а у нас нет крова, нам негде жить! Долой армян! Они живут в наших домах! Азербайджан для азербайджанцев!

Майор-азербайджанец из толпы: – А какого черта ты явился сюда, если там убивают твоих сестер?! Квартиры армянские ему пригрезились! Если в том, что ты брешешь, есть хоть капля правды, садись в мою машину и поедем в Кафан – я сам поотрываю головы обидчикам! А воду мутить нечего, мирные сумгаитцы не в ответе за то, что происходит в Кафане!

Осман: – А ты, я вижу, и сам продался с потрохами армянам!

Площадь скандирует: – Смерть за смерть, кровь за кровь!

На трибуне секретарь горкома Муслимзаде: – Братья-мусульмане! С давних пор у нас между азербайджанцами и армянами такой закон – кровь за кровь! У армян короткая память, они забыли про 15-й год! Но, братья мои, вчера вечером выступил Михаил Сергеевич Горбачев! Он за нас! Он сказал, что никогда, никогда, никогда Карабах не будет армянским! Я прошу вас, как братьев, как соплеменников, как мусульман – дайте армянам уйти! Не жгите дома, не портьте мой город – эти дома стоят на нашей земле! Это ваши дома!

По мере того, как «отец города» увещевает толпу, толпа все больше возбуждается. Она поняла главное: ей все сойдет с рук. Власти заодно с ней.

На трибуне женщина-академик: – На этой земле не только дома наши, но и все, что в этих домах, – тоже наше. Золото, ковры, антиквариат – это все нажито на нашей земле и принадлежит нам! Пусть армяне убираются в чем есть!

 

Школа. Литературный кружок. В классе пять девочек и два мальчика. Учительница Эмма Тиграновна: – Вопрос на засыпку. «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда…» Назовите автора и произведение. Не спешите, поройтесь в памяти.

Рамиз (поет, кривляясь, на мотив азербайджанской детской песенки «Ой, вы, мои цыплятки»): – Птичь, птичь, птичка божья…

Оля: – Но это что-то вроде поговорки…

Марина: – Это из евангелия: птицы божии не сеют, не жнут…

Эмма Тиграновна: – Володя?

Володя: – Александр Сергеевич Пушкин. Поэма «Цыганы».

– Пушкин?! – ахают хором девочки.

Страшный гул толпы перекрывает голоса в классе. В окнах звенят стекла. Со стены падает и разбивается портрет Пушкина. Володя подбирает осколки. Все прилипают к окнам. По улице идет демонстрация. Впереди секретарь горкома Муслимзаде с зеленым знаменем. На плакатах мелькает «Смерть», «Смерть», «Смерть». Пэтэушники несут плакат «Русские братья, идемте убивать армян!» Рослый и очень торжественный негр несет – «Долой армян! Карабах — наш!» Над толпой огромное полотнище, на нем черными буквами: «Ты трус, ты раб, ты армянин!»

– Эй, негритос! – кричит в окно Володя. — Даешь Берег Слоновой Кости!

Рамиз в страшном возбуждении: – Ты трус, ты раб, ты армянин! – смотрит в упор на Марину и жаждет не то триумфа, не то возмездия. Эмма Тиграновна трогает его за плечо: – Садись, – говорит она. – Садитесь все. Ну, вот, нам подбросили еще один вопрос. Кто ответит на него?

Оля: – Там написано А. С. Пушкин.

Дина: – Чушь! Не мог Пушкин написать такую чушь!

Эмма Тиграновна: – Правильно, Пушкин. Поэма «Тазит». Кто читал ее?

– Я! – Я! – Я!

Эмма Тиграновна: – Стало быть, в пушкинском контексте они никого не шокировали. Почему же они потрясли нас сейчас? Рамиз вон до сих пор вибрирует.

Короткий смешок. Молчание.

Марина: – Фашисты взяли на свои знамена Пушкина! Что бы он сказал, увидь это!

Рамиз: – Он бы засмеялся! Он бы сказал: «Ты трус, ты раб, ты армянин!»

Марина в ярости швыряет в него пузырек с чернилами: – Он бы сказал: «К зырянам Пушкин не придет!»

Севиль: – Это не Пушкин сказал. Это Фет. И не про Пушкина, а про Тютчева. Мы не зыряне! У нас есть Низами!

Марина: – Это у тебя он есть! Но не у этого сброда! Делай разницу!

Эмма Тиграновна: – Пушкин совсем другое сказал: «И назовет меня всяк сущий в ней язык…»

Володя: – Вот и назвали! Переписали Пушкина в «Майн кампф».

Рамиз глубокомысленно рассматривает залитую чернилами рубаху. – Вот дура! Я ради нее фирму надел, а она… Ты знаешь, сколько это стоит?

Эмма Тиграновна: – Беги в столовую, возьми стакан кефира и залей пятно. Кто еще? Севиль, ты хочешь сказать?

Севиль: – Я… я думаю, все перевернуто с ног на голову… Тазит – поэт, певец, созерцатель, он не может убивать и грабить, он ломает традицию рода… и его… его изгоняют. (Плачет.)

Эмма Тиграновна: – Володя?

Володя: – Говорю же – слова потомственного разбойника возвели в лозунг, а того не поняли, что Пушкин вовсе не об этом писал.

Эмма Тиграновна: – А о чем?

Володя: – Ну, Эмма Тиграновна, что за детские вопросы? О свободе личности. Тема всей жизни.

Эмма Тиграновна: – Вот это я и хотела услышать. Я хочу, чтобы вы знали: Пушкин мог тысячу раз родиться в России, но если он не родится заново у каждого из нас в душе, то мы пропали, мы навсегда остались дикарями, не способными отличить зерен от плевел, а Пушкина от… Гитлера.

Молчание.

Оля: – И кому нужен этот проклятый Карабах?

Марина: – Умница! А если бы твой дом прокляли?

Эмма Тиграновна: – Карабах нужен карабахцам.

 

Марина и Севиль, взявшись за руки, идут по песчаному берегу моря.

Севиль: – Каждый день здесь ходим – и не надоедает. Да?

Марина: – И меня по песчаному свею, – По тому ль песку, – Поведут с веревкою на шее, – Полюбить тоску.

Севиль: – Ветер застыл в песках… песчаный свей… (беспокойно оглядывается). Кто-то идет за нами…

Марина: Это Ромка с Вовкой. Бедные рыцари.

Севиль: – Бедный, залитый чернилами, рыцарь… – Прыскают.

Сворачивают на тихую, зеленую улочку. Из-за угла появляется банда вооруженных железными прутьями людей. Девочек окружают.

Севиль: – Вы с ума сошли! Я – азербайджанка!

Вожак: – Ах, азербайджанка! Привяжите ее к дереву, пусть смотрит, что делают азербайджанцы с армянками!

Орущую Севиль прикручивают проволокой к дереву. У Марины срезают серьги вместе с мочками, срезают пятки – она стоит на цыпочках, ей орут «Танцуй!» С ушей и пяток льется кровь, Севиль кажется, что Марина танцует, она кричит до потери голоса и теряет сознание. Ей плещут водой в лицо: – Смотри!

Человек идет с работы. Останавливается, смотрит на беснующуюся ораву, на Севиль, привязанную к дереву, на Марину, которую швыряют друг другу, как мяч. Лицо его каменеет. Он врезается в толпу, хватает двоих, самых ярых, стукает их лбами, оба падают.

Бандиты бросаются на него, бьют его ломом по голове, топчут лежачего, оттаскивают бездыханного под дерево. Севиль обвисла на дереве. Марина пытается уползти. Рамиз и Володя отделяются от стены и пытаются помочь Марине. Но бандиты, бросив мужчину под деревом, набрасываются на Марину. Рамиз и Володя развязывают Севиль, она говорит что-то несуразное, хихикает, она сошла с ума. Ребята несут ее прочь. Марина с трудом открывает глаза – над ней круговерть искаженных, звероподобных лиц. Насильник прижигает ей шею сигаретой, жадно следит за судорогой лица. Встает, застегивая штаны: – Все! Добивайте! – Марина еще раз разлепляет глаза: над ней ноги, ноги, ноги. В грязных ботинках, в вонючих кедах, лакированных туфлях. Ее затаптывают насмерть. – Все! Идем в третий микрорайон! – приказывает вожак. Это знакомый нам Осман. От стены отделяются Рамиз и Володя, заворачивают Марину в володину куртку, уносят.

Из подъезда дома выходит старушка, озираясь, наклоняется над лежащим под деревом человеком: – Сынок, ты живой? – Живой! – хрипит тот. – Дай, я помогу тебе подняться, до больницы доведу. Батюшки-светы! Да у тебя кровь из головы хлещет! Ой, ироды, ой, нехристи!

Раненый сидит в приемном покое на полу, прислонившись к стене. Проходит врач.

– Доктор, я ведро крови потерял. Когда ты вспомнишь обо мне?

Операционная. Врач без наркоза накладывает швы на голову. С каждым проколом раненый поднимается на стуле, руки намертво вцепились в края стула. – Доктор, – говорит он, – я ведь живой, я чувствую боль! Давай делай укол. – Ничего, потерпишь, – говорит врач. – Ты здоров, как бык.

Медсестра заматывает ему голову какой-то грязной тряпицей.

– У вас что, бинта нет, сестрица? Или пожалела для меня?

– Вашу нацию всю до единого уничтожить надо! Чтобы вас вообще не было на свете! Будь у меня такая возможность, я бы вот этой иглой всю вашу армянскую нацию уничтожила!..

Большой, богатырского сложения человек стоит с замотанной головой, по лицу катятся слезы: – Если женщина такие слова говорит, то вправду конец света пришел…

– А теперь уходи! – приказывает врач. – А не то из-за тебя нашу больницу сожгут!.. Режут вас, режут и никак не вырежут…

– Слушай, – говорит раненый, – я эту больницу сам, своими руками строил. А ты меня гонишь? Какой же ты после этого доктор? Ты не доктор – ты пастух!.. — Пошатываясь, выходит из больницы в ночь.

 

Квартира Эммы Тиграновны. В кресле прикорнул шестилетний внук Тигран. Эмма Тиграновна беспокойно смотрит на часы: — Отца до сих пор нет.

Карина, дочь: – Кому нужен этот Карабах? Они там кричат «Миацум», а нас тут режут. Неужели он стоит таких жертв?

Эмма Тиграновна: – Отца до сих пор нет…

Карина: – Он же не знает, что мы дома. Он думает, что мы уехали.

Эмма Тиграновна: – Надо уложить мальчика в кровать.

Карина: – Не знаю. Не знаю, что надо.

Тигран: – Я не хочу в кровать. Я с вами. – Поворачивается на другой бок и засыпает.

Город в огнях пожаров. Горят дома. Горят машины. Горят кучи сломанной мебели перед домами. Из окон летят вещи и люди. На улице появляется БТР. Человек с обвязанной головой бросается к нему, кричит, просит остановить. БТР идет мимо. Милицейская машина останавливается, но едва он берется за дверцу, стремительно срывается с места, так что человек едва удерживается на ногах. Милиция, хохоча, уезжает.

Квартира Эммы Тиграновны. Карина лихорадочно звонит по телефону. «Муслимзаде слушает. – В третьем микрорайоне погромы. – Нам известно. Мы принимаем меры». Отбой.

Карина снова набирает какие-то номера.

Эмма Тиграновна: – Куда ты звонишь? (прислушивается) У Саркисянов громят.

Карина: – В Баку. В Москву. Нигде. Никого. Страна вымерла. Кто-то на балкон к нам прыгнул. – Смотрит из-за гардины: – Ой! – впускает через балконную дверь отца. Это наш знакомый, раненый с обмотанной головой. – Папа!

Эмма Тиграновна: – Что с твоей головой?

Муж: – Вы не уехали? Вы здесь?!

Карина: – Мы не успели, дороги перекрыли.

Он идет в спальню и выходит с кроватной сеткой. Приставляет ее к входной двери и подключает ток.

Карина: – Лучше телевизор. Он взорвется – испугаются и убегут.

Эмма Тиграновна: – Ты с ума сошла! А если кого-нибудь убьет?

Карина: – А они зачем сюда идут? Не убивать? И за что? За то, что мы – армяне. Господи, да я никогда не думала, кто я – армянка, русская, зулуска…

– То-то и оно, – бормочет отец, укрепляя дверь. – Потому и убивают… (дочери): – Неси стекло, банки, бутылки, стаканы, все, что есть…

Карина ставит посуду из серванта на поднос и несет на «баррикаду».

Отец: – Вам лучше к соседям уйти.

Карина: — Как? Они уже в подъезде.

Отец: – Через балкон. Разбудите ребенка.

Эмма Тиграновна будит Тиграна, одевает его. Карина перелезает через балкон, ухватившись за толстую виноградную лозу. Отец передает ей мальчика. Говорит жене: – Ты тоже.–- Нет, – тихо, но твердо говорит она.

Забарабанили в дверь: «Открывайте, армяне! Мы пришли вас убивать».

Муж жене: – Лезь в кладовку. Я заставлю ее шкафом.

Эмма Тиграновна лезет в кладовку, муж заставляет дверь шкафом.

Входную дверь ломают. В открывшемся проеме – очумелые лица.

– Ой, током бьет! Армянские собаки! Я вас на медленном огне поджарю! Эй, кто-нибудь, отключите свет!

Дальше все происходит в темноте, при свете факелов. Отец держит дверь. Под напором скользят ноги. В проем просовывается рука с топором. Отец бьет по ней тыльной стороной топора. Крик, ругань. Просовываются головы – отец бьет по одной, по другой, кричит: – Уходите! У меня оружие, я буду стрелять!

Банда отхлынула. Крики: «Армяне сопротивляются! Давайте на помощь!»

Карина с сыном у соседей. Хозяин с хозяйкой требуют, чтобы они ушли. «У нас тоже дети, пожалей их!» Гаснет свет. Хозяин прислушивается: – «Они ушли, все. Иди домой». Выталкивает их за дверь. Карина с мальчиком стоят, вжавшись в стену. В подъезд врывается та же орава, увеличенная втрое. Карина с мальчиком быстро поднимаются по пожарной лестнице.

Отец держит уже оторванную дверь. Еще напор – и дверь валится наискось, прикрыв вход в комнату. Осман и хозяин – глаза в глаза.

– Это ты, приятель? – говорит Осман. – Ты что – бессмертный?

– Вы люди или кто? Если есть здесь мужчины, идемте на улицу, поговорим по-мужски. Я один – против вас всех!

Один из погромщиков заносит над ним лом, он хватает того за руку и выворачивает ее. Погромщики налетают и повисают на нем, держат за руки и за ноги. Осман достает из-за пазухи отточенный нож и профессиональным движением бьет его в сердце. Хозяин квартиры падает замертво. Осман кричит: – Музыкант, играй!

Погромщик-пианист играет на пианино песенку «Ой, вы, мои цыплятки!». Погромщики пляшут. Один из них снимает хрустальную люстру. Другой – ковер со стены. Третий откупоривает коньяк в нерасколотой бутылке из-под завалов баррикады. Четвертый роется в книгах. Находит Ницше, сует за пазуху. Пианист рубит в щепу пианино. Из кладовой выводят белую, как мел, Эмму Тиграновну. Огромные глаза, в глазах – отрешенность.

– Мы не будем казнить тебя здесь, – говорит Осман. – Мы казним тебя на улице, чтоб все видели. Мы сейчас тебе свадьбу сыграем!

С Эммы Тиграновны срывают одежду, ведут вниз. Из квартиры ниже этажом выходит худенькая женщина лет тридцати, Ханум Исмаилова:

– Безбожники! Изуверы! – кричит она в исступлении. – Эта женщина тридцать лет учит детей в школе, неужели среди вас нет ни одного ее ученика, чтобы остановить вас?! Отпустите ее, опомнитесь!

Один из бандитов бросается к ней: – Сука! Ты прячешь армян! – стаскивает с ее пальца кольцо. – Я убью тебя!

Осман приставляет окровавленный нож к горлу Ханум: – Тебе что – жить надоело? За армян просишь?

Ханум неожиданно сильным движением вырывает у него нож и проводит им по своей ноге: – Вам кровь нужна? Вот вам кровь! Отпустите эту женщину… (плачет).

Осман отбирает нож и прячет его. – Ладно, – говорит он, – дарю тебе тех, кого ты укрываешь. Только не попадайся больше на глаза!

Он подталкивает Эмму Тиграновну. С гиканьем ведут ее вниз. Ханум возвращается к себе, становится на колени лицом на восток и плачет. В комнате на полу сидят дети от 3 до 7 лет. Они с испугом смотрят на Ханум. Трехлетняя девочка тоже плачет. Ханум берет ее на руки. На маленькой кухоньке Карина с Тиграном. Тигран тихо спрашивает у матери: – А тетя Вера, что над нами живет, – кто? – Русская. – А дядя Самед и тетя Сара, к которым мы пошли? – Азербайджанцы. – А тетя Ханум? – Тоже азербайджанка. – А Оленька? Из детского сада. – Армянка. – Ее тоже убьют? – Мать не отвечает. Мальчик думает, потом говорит: – А давай мы тоже будем русскими. Раз армян убивают.

Ханум идет в кухню, нарезает черный хлеб на тоненькие кусочки, дает Тиграну. Он ест. Ханум дает детям по кусочку. Они едят.

Огромное зарево озаряет полутемную кухню. Ханум, Карина и Тигран приникают к окну. На улице костер из обломков мебели, выброшенных бандитами из армянских квартир. В этот костер бросают труп Карининого отца и еще живой матери.

– Бабушка-а! – кричит Тигран, бросается к двери, женщины хватают его, он бьется головой об дверь. – Бабушка, моя любимая, моя дорогая бабушка…

Дети навзрыд плачут.

Ночной город. Чайхана – штаб погромщиков. Главарь распределяет задания, раздает списки адресов армян, напутствует: – Не будьте дураками – не жгите дома, это наши дома. А трупы жгите – чтобы не опознали! Иншалла!

Генерал Арутюнов сдает бандита милицейскому наряду: – Мать вашу, я третий раз эту сволочь ловлю, и третий раз вооруженного!

Адъютант генерала Краева вводит под пистолетом в КГБ здоровенного верзилу: – Это тот, кто стрелял в генерала Краева! Головой за него отвечаешь!

Милицейский наряд отпускает задержанного: – Это не мы, брат, это проклятый армянин. Иди, делай свое дело!

В районе автовокзала сожженные автобусы и легковые машины с обугленными людьми внутри. Завалы на шоссе Сумгаит – Баку. БТРы. Солдаты безоружные. Знакомая нам старушка подходит к солдатам: – Сынки, там людей убивают, пособите!..

Солдат: – Не приказано вмешиваться!

Старушка: – Да как же это, Господи? Нехристи душегубствуют, а вам приказа нету? Отведите меня к главному – я ему скажу.

В солдат летят булыжники. Солдаты отвечают тем же.

Солдат: – Идите домой, бабушка. А то зашибут.

 

Баку. Улица Лермонтова. ЦК КП Азербайджана. Экстренное совещание. Багиров, Коновалов, Харченко, Асадов, Мехтиев, Зия Буниятов.

Асадов (читает): – «Голос Америки»: «Во вторник радио Баку сообщило, что ЦК КП Азербайджана пригласило беженцев из Армении, чтобы «выслушать их пожелания и критические замечания». Судя по всему, это были участвовавшие в сумгаитской резне бандиты, которые требовали от организаторов геноцида обещанных им предварительно денег и квартир». Газета «Вашингтон пост». «ЭМ. ЭС. Горбачев принял группу находившихся в СССР сенаторов США. Сенаторы передали Генеральному секретарю письмо от американского промышленника Алека Манукяна».

Соответствующая реакция на имя Манукяна.

Багиров (нервно): – Всюду… всюду Манукяны…

Асадов (продолжает): «Сенаторы настаивали на том, что по отношению к армянам была допущена историческая несправедливость и что объективность требует, чтобы обещание, данное в 1920 году в Баку, было как минимум выполнено…»

Взрыв негодования.

Багиров: – Мы должны заглушить эхо Сумгаита…

Буниятов: – У меня готова статья, в которой я доказываю, что погромы в Сумгаите организовали… сами армяне!

Харченко: – Ну, это ни в какие ворота! Я ж был там!

Багиров: – Сегодня же передать статью во все зарубежные информационные агентства!

На лестнице генерала Арутюнова догоняет человек в черном костюме, при галстуке: – Это вы – генерал Арутюнов? – Я. – Мало вам «Сумгаита», мы вам еще не то устроим!

Генерал Арутюнов хватает его за шиворот и вталкивает в кабинет Багирова: – А ну, повтори, сукин сын, что ты мне сказал! – он выпускает его, и тот улепетывает.

Харченко: – Кто вы такой… как посмели… кто разрешил…

Генерал Арутюнов: – Я генерал Советской Армии, служу 33 года и все – в России. Я вижу здесь высшее руководство республики, и мне известно, что сейчас в Баку находятся товарищи Разумовский и Демичев. Почему вы здесь, когда в Сумгаите режут, громят, жгут? Почему войска – 10 тысяч человек! – бездействуют?! Кто дал приказ не вмешиваться? Что происходит?!

Коновалов: – Что вы лезете? Что у вас в Армении есть, кроме камня и коньяка? А если мы вам перекроем нефть и газ, что тогда?

Смех, оживление.

Генерал Арутюнов: – Трасса Сумгаит – Баку запружена войсками. Что вы охраняете? Пустую трассу?

Мехтиев: – Мы охраняем подступы к Баку. Погромщики могут ворваться в Баку. Здесь около 300 тысяч армян. В Сумгаите справится милиция.

Генерал Арутюнов: – Милиция бездействует. Больше того, милиция помогает погромщикам. Замминистра ВД Рамиз Мамедов дал приказ «ничего не предпринимать, сидеть и ждать!» Чего ждать? Пока вырежут всех армян?!. Все это похоже на заранее спланированную акцию.

Взрыв негодования. Угрозы. Смешок.

Генерал Арутюнов с каким-то недоумением оглядывает присутствующих, до него с трудом доходит, что он – в стане врага.

 

Степанакерт. Проливной дождь. Перед зданием обкома партии многотысячная толпа. В обком, сквозь сопротивление охраны, проходит скульптор А. Акопян. В кабинете Кеворкова дремлют в креслах Разумовский, Демичев, Михайлов, ген. Зайцев. Багиров с Кеворковым негромко беседуют. – Ничего, – говорит Багиров, – дадим тебе в Баку должность получше этой. Но кого на твое место? Может быть, Вачагана Григоряна? – Нет! Он слишком карабахец. – Не таких обламывали.

Входит А. Акопян: – Народ третьи сутки стоит под проливным дождем, а вы окопались здесь и сидите. Мы просим вас выйти на два слова.

Багиров: – Нет! Пусть разгонят народ! Я не гарантирую вашу безопасность!

Разумовский (спросонок): – Репрессий не будет! Михаил Сергеевич сказал, что репрессий не будет!

Армена Акопяна на лестнице догоняет начальник областного КГБ: – Русский генерал просит, чтоб гостей пропустили пообедать. Скажи народу, чтоб пропустил.

– С одним условием.

– Каким? -–хмурится начальник КГБ.

– Пусть генерал откроет дороги – войска не пропускают делегатов на сессию.

– Сейчас! Сейчас передам!

Начальник КГБ снова находит Акопяна и докладывает: – Все в порядке! Генерал приказал открыть дороги!

Акопян: – Товарищи! Сессия состоится! Генерал приказал открыть дороги! Просьба всем отойти на десять шагов – гостям надо пообедать!

Народ отходит. Из дверей обкома выходят руководители и не глядя в сторону площади, воровато идут к боковой лестнице. Начальник КГБ впереди, расширяет коридор.

Народ на площади: – На три-бу-ну! На три-бу-ну!

Вожди идут себе, не оглядываясь.

И вдруг народ становится на колени. Легкое замешательство – вожди неохотно поворачивают к трибуне. Народ встает. С лиц и с одежды стекают капли дождя – ощущение великого плача.

Первым на трибуну идет доброхот Михайлов, неделю назад посуливший карабахцам «широкую красную дорогу».

– Мы приветствуем вас, – говорит он. – Я – Вячеслав Михайлов. Центральному Комитету известно, что вы собрались здесь, чтобы поставить на повестку дня основной вопрос: о воссоединении Нагорного Карабаха с Арменией. Вопрос этот отнюдь не нов, и нам хорошо известна история этого вопроса. Когда я встретился с вашей делегацией и узнал о вековой мечте армянского народа, на мои глаза навернулись слезы. Но для Центрального Комитета все народы равны…

Выкрик: – Но некоторые более равны!

Михайлов: – …и если мы сейчас начнем думать о границах, кто у кого сколько взял, углубимся в историю, прибегнем к взаимным оскорблениям…

Голоса протеста. Выкрик: – Кого мы оскорбили?

В. Михайлов: – Михаил Сергеевич сказал: «Да, мы знаем историю армянского народа, но для нас все народы равны, всех мы одинаково любим». И поймите, что сегодня ЦК не может вынести иного решения по этому вопросу.

Молчание.

На трибуне Разумовский: – Я – Разумовский, секретарь Центрального Комитета КПСС. Рядом со мной Петр Нилович Демичев и группа ответственных партийных работников. Должен вам сказать, что в Политбюро ЦК КПСС понятия не имели о межнациональных конфликтах. Поездка в Нагорный Карабах на многое открыла нам глаза. – Замолкает, возится с микрофоном. Долгая пауза. Повторяет: – Так вот, как я уже сказал, в Политбюро ЦК КПСС понятия не имели о межнациональных конфликтах… Поездка в Нагорный Карабах на многое нам открыла глаза. – Возится с микрофоном. Ему подают другой. Он с воодушевлением повторяет в третий раз: – В Политбюро ЦК КПСС понятия не имели о межнациональных конфликтах. Здесь, в Нагорном Карабахе, нам многое открылось, и мы непременно доложим обо всем в Москве. – Пауза.

Женский выкрик: – Да говори же, чего тянешь?..

Разумовский: – Вы спрашиваете, кто виноват?..

Площадь: – Ба-ги-ров! Ба-ги-ров!

Окаменевшее лицо Багирова.

Разумовский (не разобравшись): – Правильно, я согласен. Виновато областное руководство, и оно понесет наказание. (Чувствует провал своего выступления, молчит, затем выпаливает): – Все эти вопросы мы подробно обсудим в Баку! – Поспешно уходит с трибуны.

Страшное, безнадежное молчание. Мокрые от дождя лица. На трибуне актриса Степанакертского театра Жанна Галстян. Говорит, обращаясь к высоким гостям: – Здесь, на площади, беженцы из Сумгаита. Вы все находились тогда в Баку. Что, конкретно, вы делали, когда в 25 километрах от вас резали, жгли, изуверствовали?

Движение в народе. Насупленное молчание трибуны.

Актриса: – Товарищ Демичев, правда ли, что приказ войскам не вмешиваться  дали вы? Ходят слухи, что вас попросил Багиров, а вы согласились? Понимали вы, что санкционировали погром?

Напряженное лицо Демичева. Взгляд мимо.

Актриса: – Товарищ Харченко! Вы вчера уговаривали беженцев вернуться в Сумгаит. А что вы делали, когда их  убивали?

Харченко: – Я… сидел на телефоне. Докладывал в Москву. Решения принимали в Москве.

Ему дают микрофон, и он, оправившись от первой растерянности, зычно обращается к народу: – Товарищи! Я думаю, что все, кто виноват, получат по заслугам. Найдут, обязательно найдут всех, и спросят со всех, кто подстрекал, кто готовил, кто обрезал телефоны и так далее. Все концы будут найдены, все взаимосвязи – кто ездил, кто откуда привозил инструкции, кто чему учил, все это будет найдено. Так что оценки еще будут даны, надо только разобраться во всех делах для того, чтобы сделать серьезные политические выводы.

 

Ереван. Аэропорт «Звартноц». Плакаты на русском и армянском: «Забастовка!» Пикетчики стоят у регистрационных стоек. Женский голос объявляет, что в ресторане организовано бесплатное питание.

В аэропорт врываются войска. Солдаты в бронежилетах избивают дубинками пикетчиков и пассажиров. Один сгоняет пассажиров в кучу, нацеливает автомат и командует: – Сесть – встать! Сесть – встать! – Люди стоят остолбенелые, один исполняет приказ, другие пытаются бежать, их догоняют и бьют. Ударили пожилую женщину с ребенком на руках. Моряк лет 28 поднял упавшего ребенка, поддержал женщину и получил удар по голове. Хлынула кровь. Его перевязывает медсестра из аэропортовского медпункта. Моряк кричит солдатам: – Я – моряк, я бывал во многих портах мира, но нигде такого не видел, чтобы войска избивали свой народ!..

Фотокорреспондент Хачатур Захарян фотографирует избиение людей, раненного моряка. Офицер разряжает в него свой пистолет. Солдаты обстреливают «скорую помощь», в которой увозят убитого Хачика Захаряна. Пассажиры бросают в солдат камни и бутылки из-под кефира.

 

Ереван. Театральная площадь. На деревьях траурные ленты. По периметру деревьев натянут холст, на котором в траурной раме и белых гвоздиках портрет Хачика Захаряна, плакаты, ксерокопии газетных статей, письма, объявления, фотографии. Обращает на себя внимание плакат:

 

Кто

Приказал

Солдатам

Стрелять

 

Красными буквами выделено КПСС.

На трибуне – ленинградский студент: – Я – Фролов Сергей Владимирович, ленинградец, студент. Свидетель Звартноца. Центральное телевидение и печать натравливают на армян всю страну, весь наш народ. Все перевернуто с ног на голову. У меня нет слов рассказать, что это было. Курсанты били без остановки. Без предупреждения. Били женщину, сидевшую в кресле. Били лежачих, всех подряд. Злые, здоровые, с красными лицами. Русских не били, били армян, всех подряд. Согнали в центр зала. У меня был шок, я уже многого не видел, но били бегущих. Моряка ранили в голову, а смонтировали так, как если бы его армяне ранили. Его ударил курсант, он кричал, что ни в одном порту мира не видел, чтобы войска избивали собственный народ, а телевизионщики убрали пять последних слов – и смысл перевернулся. Всему миру наврали. Но это позор прежде всего русским солдатам. Сегодня бьют вас, завтра будут бить нас!..

У нас такое движение, как у вас в Ереване, невозможно. С 3 июля я на Театральной площади – вижу, восхищаюсь. Но я думаю – что поразительно? Не началась резня. Я был убежден. Сначала Сумгаит, теперь Звартноц – я был убежден. Но я опять потрясен. Вашей выдержкой. Вашей человечностью. Вашим высоким терпением. Каким-то принципиальным ненасилием! В этом есть что-то от первохристианского движения, та же святость и чистота. Я расскажу об этом в Ленинграде.

Разносчики абрикосов. Люди берут по два-три абрикоса, дают детям. Старый человек в толпе зашатался, прислонился к дереву. С трибуны: «Врача!» Образуется коридор, санитары с носилками уносят старика.

Сумгаитские беженцы с плакатами: «Требуем права на жизнь!» – «Сумгаитский процесс – в Верховный Суд СССР!» – «Снять блокаду Карабаха!»

На трибуне рабочий из Новосибирска: – Я приехал из Новосибирска, чтобы в эти тяжкие дни быть с вами. Одиннадцать предприятий нашего города бастуют. Люди требуют ответа на вопрос: что происходит с Карабахом?

Пожилая женщина разносит хлеб. Дети садятся на постамент памятника Спендиарову, едят хлеб.

На трибуне раненный в Звартноце комсомолец: – По поручению Ереванской комсомольской организации я зачитаю вам письмо в ЦК ВЛКСМ:

«В аэропорту солдаты-комсомольцы действовали как эсесовцы. Это акция зверства. За съемку дикого шабаша убит 22-летний Хачатур Захарян. Вы не осудили «Сумгаит» и замалчиваете провокацию в Звартноце. Мы не хотим быть в одной организации с неофашистами».

Он бросает свой комсомольский билет на землю. Туда же летят комсомольские билеты всех комсомольцев на площади. Горит костер из комсомольских билетов.

На трибуне карабахский поэт и композитор Гурген Габриелян: – Арцах оплакивает Хачика Захаряна. Сегодня я узнал, что Хачик Захарян – сын и внук героических мусалерцев. Это глубоко символично! Слава нашей героической молодежи! – Запевает песню:

 

«Вставайте, девушки, вставайте, юноши, вставай народ, проснись!»

 

Площадь подхватывает и поет. Поют делегации Эстонии, Латвии, Литвы

Новосибирска. Театральную площадь окружают десантные войска на БТРах. В небе низко кружат военные вертолеты. Площадь поет.

 

Баку. Площадь Ленина. Многотысячный митинг. На трибуне поэт Бахтияр Вагабзаде. Вопрос из толпы: – Правда ли, что твоя мать – армянка? – Ты сам – армянин! Сукин сын! – брызгая слюной, в ярости ответствует поэт. – Слава нашим сумгаитским героям! Свободу Ахмедову! Свободу всем сумгаитским героям!

В толпе плакаты: «Русские, оставайтесь! Будете нашими белыми рабами!» – «Свободу сумгаитским героям!» – «Свободу Ахмедову!» – «Смерть Вазгену!» – «Смерть армянам!»

Станция метро «Баксовет». У эскалатора народнофронтовец с повязкой проверяет паспорта. Пожилая женщина протягивает вместо паспорта справку, в которой старинная армянская фамилия Рштуни, имя Седа и тюркское отчество – Мамед-кызы. Камуфляж явный. Народнофронтовец плюет ей в лицо и пропускает. Старик умоляет: – Сынок, пропусти, пятый день хлеба не могу купить, продавец не отпускает…

Народнофронтовец: – Убирайся, пока котлету из тебя не сделали. Нет тебе хлеба на нашей земле! – Он повелительно загораживает дорогу светловолосому юноше своих лет: – Паспорт! – Пшел ты! – огрызается тот и проходит. – Эрмени! – истошно кричит народнофронтовец. На выходе юношу окружают люди в народнофронтовских повязках и – все на одного – убивают его. Когда его, уже мертвого, пинают, у него из кармана выпадает паспорт. Один из убийц поднимает, смотрит: – Наш, – говорит дрожащими губами. Все застывают, бледнеют, но в глазах нет смягчения, в глазах – смерть.

Тот, который держит в руках паспорт: – Мы отомстим за это армянам!

Все: – Смерть армянам!

Мимо, не глядя по сторонам, идет поток людей. Лица хмурые, напряженные.

 

Степанакерт. Над Оргкомитетом, размещающимся в здании упраздненного обкома партии, развевается мусаватский флаг, полумесяц со звездой. Флагшток покосился, полотнище обвисло. Мимо идущий генерал в отставке обменивается взглядом с часовым-автоматчиком: во взгляде генерала – укор, во взгляде часового – «ничего не поделаешь, приказ!»

Выход военного коменданта: солдаты образуют плотный коридор, генерал-комендант проходит сквозь строй и садится в БТР. На БТРе комендант ездит по городу и через мегафон обнародует свои распоряжения. «Армяне! Или вы подчинитесь законным властям Азербайджана – или убирайтесь в Армению. Нагорный Карабах – неделимая часть Азербайджана!»

Во дворе школы, превращенной в казарму, сидят двое солдат. Володя и Дима. Дима – тот, который стоял на часах под азербайджанским флагом.

Володя: – Вчера отправил матери клевый ковер. Ба-альшой, на почте принимать не хотели. Ну, я шуганул начальника, живо приняли. Мне б еще золотишком разжиться. Здесь много золота. У-у! Ненавижу армяшек!..

Дима: – Не успеешь! Здесь долго не держат. Месяц-другой – и айда в Прибалтику! Там золота нету. Там янтарь.

Володя: – Почему?

Дима: – Другим же тоже надо. Сюда, брат, даже журналисты приезжают, как в Клондайк. Мы одного задержали – а у него в карманах пачки тысячерублевых. Азеры презентовали. За молчание.

Володя: – Щедрый народ азеры. Только трусливый. За наши спины прячутся. Видал, какую «Волгу» комдиву поднесли? Бе-елая, как лебедь! За Геташен. Я б им десять геташенов взял за такую тачку… Поют! Духи поют! Запрещенную песню! На чучмекском своем языке!

Поет высокий мальчишеский голос:

 

Послушайте, сестры и братья!

Сейчас с нами вся наша Армения.

Мы не свернем с дороги.

Мы должны остаться армянами!

 

Володя: – Подонки!..

Песня затухает вдали.

Дима берет гитару и поет:

 

Аракс шумит, Аракс шумит,

Араксу вторит шум нагорный,

И Алагез, нахмурясь, спит,

И тонет в влаге дол узорный;

 

И веет с пурпурных садов

Зефир восточным ароматом,

И сквозь серебристых облаков

Луна плывет над Араратом.

 

Появляется взводный: – Рядовой Енчин!

Дима: – Слушаюсь, товарищ лейтенант!

Взводный: – Сам сочинил песню?

Дима: – Никак нет, товарищ лейтенант! То есть – да! Стихи генерала Давыдова, музыка моя!

Взводный: – Какого еще генерала Давыдова?

Дима: – Дениса Давыдова, товарищ лейтенант! Героя войны 1812 года! Написаны в 1826 году во время персидской кампании!

Взводный: – Отставить! На данный момент стихи вредные! Никаких Араратов-маратов!..

 

Мастерская скульптора Армена Акопяна. Он лепит памятник Вачагану Григоряну, погибшему после голодовки. В мастерскую заходят Карина с сыном Тиграном. Мальчик совершенно седой.

Карина: – Я оставлю у тебя Тиграна. Моя очередь за хлебом, наверное, подошла.

Армен: – Конечно! – Гладит мальчика по седым волосам. – Сегодня поедешь с дедушкой Симоном в деревню. Будешь есть груши прямо с дерева.

Тигран: – А мама? Мама тоже поедет?

Армен: – Конечно! Поедете в гости к дедушке. Он приехал за вами.

Тигран: – К дедушке-генералу?

Армен: – Ага, к дедушке-генералу. – Возвращается к работе.

Тигран: – А генерала могут убить? Как моих дедушку с бабушкой?

Армен: – Нет, не могут.

Тигран: – А тебя?

Армен: – Не думай об этом. Думай о другом.

Тигран: – О чем?

Армен: – О лошади. Дедушка-генерал покатает тебя на лошади. Там, в деревне.

Телефонный звонок. Армен берет трубку. Взволнованный, плачущий женский голос: – Они ворвались на фабрику, прикладами выгнали нас и увозят все оборудование…

Армен моет руки, просит мальчика побыть без него минут десять и выходит. Мальчик берет глину и начинает лепить лошадь.

Армен идет к Карабахскому шелковому комбинату. Там грузят демонтированные станки на машину. Армен спрашивает шофера-азербайджанца: – Куда везете станки? – Шофер: – В Ходжалу. – Армен подходит к офицеру, чтобы спросить. В него в упор стреляет курсант. Скульптор убит наповал.

 

Землетрясение в Армении. Город в руинах. Скорбное пение Лусинэ Закарян. Ереван. Штаб комитета «Карабах». Здесь организуются отряды добровольцев-спасателей с необходимой техникой, инструментами, с запасом еды, теплой одеждой и медикаментами. С улицы Баграмяна отправляются автобусы в зону землетрясения. Организуется работа по приему детей-сирот. Кто-то заходит с мешком одежды. Кто-то сортирует ее и передает отъезжающим.

 

Поздний вечер. Разрушенное село. Люди бродят как призраки. Какой-то мужчина одержимо пытается голыми руками одолеть бетонную стену. Из разрушенного дома доносится плач его полугодовалого сына.

Обитатели деревни идут на шум легкового автомобиля. Первые люди с «материка». Трое молодых мужчин – назовем их Грайр, Агаси и Размик – раздают одежду, одеяла, еду, спички.

– А где… остальные?

– Это все… все, кто остался…

Молчание.

– Земля раскололась, – говорит старуха. – Я думала – война.

Грайр и отец плачущего младенца долбят стену. Агаси и Размик разбирают завалы другого дома, откуда слышатся голоса. Старики сооружают что-то вроде подмостков, Агаси и Размик взбираются наверх и ломают стену сверху. Оттуда слышится женский голос.

Сельчане сидят вокруг костра и молча едят.

В открытом проломе девочка пяти лет, она развела руки как для танца, широко раскрытые глаза мертвы. Мать разговаривает с ней, расчесывает ее золотистые волосы, воркует: – Куколка моя, златовласка моя… – Агаси, которому открылась в проломе эта картина, дурно, он едва удерживается на ногах. – Сестрица! – зовет он. – Потерпи, сейчас мы тебя освободим! – Пить! – просит женщина. – Дайте пить!

Старик приносит яблоко, Агаси насаживает его на древесный прут и просовывает женщине.

Грайр и отец ребенка долбят стену. Старик приносит сыну поесть. – Перекуси, сынок, двадцать часов без передыху лбом стену прошибаешь. – Сын не отзывается, долбит стену. Плач ребенка то затихает – и тогда отец работает с последним отчаянием, то снова крепнет, на лице отца появляется надежда. Грайр молча долбит стену.

 

Баку. Праздничные гулянья, фейерверк, бьют в бубны, играют на зурне, пляшут и поздравляют друг друга: – Аллах покарал их!

В редакции газеты хлопают пробки от шампанского, чокаются, поздравляют друг друга – «Аллах нас услышал!» – подносят полный бокал сотруднице, на лицо скорее польке, чем армянке, – «выпей с нами, Ольга!». Ольга резким движением отталкивает руку, подносящую бокал, бокал разбивается. В редакцию заходит пятнадцатилетняя дочь Ольги, без слов понимает, что произошло страшное, берет мать за руку и уводит ее.

 

Армянская церковь в Баку. Разбитые стекла. Испачканные грязными надписями стены. В церковь заходит Ольга с дочерью. Вслед им летит огромный булыжник. Другой падает к ногам священника, вышедшего навстречу посетительницам. Короткий диалог священника с Ольгой. Обряд крещения матери и дочери. Священник надевает им поочередно эчмиадзинские крестики.

 

Редакция газеты. Собкор диктует в «Литературную газету»: – «Осторожно – провокация!» С красной строки: «Слухи о нападениях на христианские церкви в Баку – злостная клевета и ложь. Я побывал в Русской Православной церкви и взял интервью у епископа Бакинского и Ставропольского отца Гедеона.

В окно редакции видно, как горит Армянская церковь. Горит, как гигантская свеча.

Собкор, поглядывая на горящую церковь, передает благополучнейшее интервью с пастырем Русской православной церкви, епископом Бакинским и Ставропольским: «Русская православная церковь пребывает в традиционной дружбе и согласии с мусульманской концессией. Наши прихожане беспрепятственно посещают церковь и ни на какие притеснения не жалуются», – передает собкор слова преподобного.

 

Армения. Разрушенное землетрясением село. Развалины дома, в котором заживо погребена молодая женщина. Размик и Агаси держат подмостки и ассистируют хирургу, который ампутирует раздавленную плитой ногу женщины. Операция идет при свете коптилки.

Грайр и отец младенца пробили стену, в проломе – голый шестимесячный Арарат сидит в тазу и заходится криком. Грайр осторожно достает ребенка и подает деду. Дед поднимает его, кричит: – Жив! Жив! Жив наш Арарат!

Отец ребенка бросается на землю и бьется в рыданиях. Женщины закутывают ребенка в одеяло, поят сладким чаем, он успокаивается, засыпает.

Возле «Жигулей» стоят люди, похожие на призраки, и слушают радиосообщение о том, что М. С. Горбачев прервал свой визит в США, чтобы немедленно вылететь в Армению. Лица светлеют – связь с миром восстанавливается.

Аэропорт Звартноц. Проводы Горбачева. Прощальное интервью перебивается кадрами на проспекте Маршала Баграмяна и в Союзе писателей, где члены и активисты комитета «Карабах» отправляют в зону землетрясения спасателей-добровольцев, принимают потерпевших.

Аэропорт Звартноц. Горбачев: – Такая трагедия, понимаешь, а они меня про Карабах спрашивают!..

Проспект Баграмяна. Из подъехавшего автобуса выходят дети-сироты. Их фотографируют, заносят в картотеку, женщины разбирают их по домам.

Аэропорт Звартноц. Горбачев: – Эти говорят – возьмем Карабах! Те – не отдадим Карабах!

Союз писателей на пр. Баграмяна. В актовом зале – штабе комитета «Карабах» председатель республиканского фонда милосердия раздает пострадавшим небольшие суммы денег. В штаб приходят люди – один с мешком одежды, другой – с продуктами питания, третий – с лотками хлеба… В зону землетрясения отбывают автобусы и легковые машины с грузом. По радио голос Горбачева: – И те, и другие с одинаковым успехом доказывают свои исторические права на Карабах.

Председатель фонда милосердия отрывается от своего дела и переглядывается с окружающими: – Слыхали? Но сказать так – значит перечеркнуть историю как науку!..

К столу подходит дед спасенного Арарата: – Храни Бог ваших ребят – спасли моего внука, не дали прерваться моему роду… – Скупые слезы.

Голос Горбачева по радио: «…чернорубашечники… бородачи…»

Председатель фонда милосердия выдает старику деньги, одежду, продукты. Подмигивает ему –  Это он про мою бороду! Но рубашка у меня белая! Слушай, – обращается он к товарищу, – кто у нас в черной рубахе ходит?

– Никто! Он нас с сумгаитскими головорезами перепутал.

На проспекте Баграмяна около тысячи человек – это отъезжающие, приезжающие и встречающие. Появляется военный комендант города генерал Макашов со своим заместителем и группой спецназа. Генерал требует немедленно разойтись. Председатель комитета «Карабах» просит дать время, «около полусотни сел вообще не охвачено спасательными работами, – говорит он, – не бросать же их на произвол судьбы…»

Генерал Макашов настаивает, тон его груб и безапелляционен. «Без вас обойдутся!». Лидер карабахского движения отказывается подчиниться. Заместитель коменданта в мегафон требует немедленно разойтись. Женщина, которая уводит двух сирот-девочек, говорит ему: – Где вы находитесь – в демократическом государстве или в африканской колонии?

– Наш народ до демократии не дорос. Нашему народу нужна дубинка!

Генерал Макашов приказывает арестовать членов комитета «Карабах», лидер комитета показывает свой депутатский мандат, заместитель коменданта отбирает его, «чтобы не бравировал», – говорит он.

Арест членов комитета «Карабах». Обыск и погром в Союзе писателей. Народ разгоняют.

 

Баку. Русский драматический театр им. С. Вургуна. Группа народнофронтовцев врывается в театр, срывает со стен портреты драматургов от Шекспира до Островского. Сваливают в кучу на улице и поджигают. Главному режиссеру – женщине, которая выходит к ним:

– Списки армян! Живо!

– У нас нет армян, русских, азербайджанцев, у нас – единое актерское братство! – с последним отчаянием говорит режиссер. – Списки армян! Адреса! Живо! – они берут ее в кольцо.

– Она не азербайджанка, – говорит один другому. – А кто? – Лезгинка.

– Ты уволена! – говорит режиссеру вожак. – Нам не нужен русский театр. Здесь будет театр ашугов.

Улица Караева. По улице идет старая женщина. Из окна кухни на первом этаже азербайджанка, размахивая кухонным ножом, кричит: – Это армянка! Держите ее! Я знаю ее, она наш участковый врач! Держите армянку!

Женщину-врача окружают. Азербайджанка, выбежав на улицу, подходит к ней, ножом отсекает оба уха. – Ты, Зулейха? Ты?! – только и успевает сказать раненная женщина, падает. В подол матери вцепляется мальчик лет шести: – Мама, зачем? Это же наш доктор, наша тетя Аня, мама! – плачет.

Азербайджанка, держа в каждой руке по отрезанному уху, поет, пританцовывая, азербайджанскую народную песню: «Ай, бери бах, бери бах!» – Кричит в исступлении: – Народный фронт даст мне десять тысяч рублей! За каждое ухо – по пять тысяч! Ай, бери бах, бери бах!»

ЦК КП Азербайджана. Кабинет первого секретаря А. Везирова. В кабинете Везиров и Примаков. Везиров, бурно жестикулируя, что-то говорит, Примаков безучастно кивает, то и дело оглядываясь на окна, – за окнами грозный гул толпы.

 

Ретроспектива. В кабинете первого секретаря ЦК КП Азербайджана Везирова академик А. Сахаров и Е. Боннэр.

Везиров, играя голосом и мимикой, хвастается своими успехами в деле укрепления межнациональных отношений, в малоосмысленной речи мелькают слова «я», «армяне – наши братья», «два древних народа…» Он встает с кресла, становится в позу и пританцовывая руками, поет: «Кюр, Араз, Арарат, гезелдир бу хаят, гардаш олуб Айастан – Азербайджан!»

Улучив момент, академик Сахаров спрашивает:

– Вы ознакомились с нашим проектом?

– Никаких проектов! Никаких проблем! Все решено! Беженцы – и армяне, и азербайджанцы – уже готовы вернуться назад! Не зря же я здесь сижу! Будь я здесь раньше, никакого Сумгаита не было бы!

– Это не так, – говорит Сахаров, в тихом голосе странная сила, заставляющая замолкнуть не в меру говорливого хозяина кабинета.

– Я встречался и с азербайджанцами, и с армянами. Никто не хочет возвращаться. Нельзя насильственно возвращать людей! Надо подумать об их обустройстве. Сейчас это – главное.

– Пусть будет один проект, тысяча проектов! – кричит Везиров. – Мы все их рассмотрим! Мы сделаем все, чтобы вернуть нашу вековую дружбу! – цитирует стихи Самеда Вургуна.

Наконец, он умолкает, и чета Сахаровых встает. Елена Боннэр Везирову: – Сейчас у армян, о дружбе с которыми вы говорите, огромная национальная трагедия. Тысячи людей лишились всего необходимого. Само существование нации находится под угрозой. Восточные люди славятся своей широтой, благородством. Так сделайте широкий шаг – отдайте им Нагорный Карабах – как дар другу в беде. Весь мир будет восхищен вашим поступком, на протяжении поколений этот поступок не забудется.

Лицо Везирова каменеет, он цедит сквозь зубы: «Землю не дарят! Ее завоевывают! Кровью!..»

 

Кабинет Везирова. Продолжение бурной немой сцены с Примаковым – ее прерывает телефонный звонок. Везиров берет трубку. Взволнованный голос по-азербайджански: «В городе беспредел. Режут армян. На дачу Гарри Каспарова… они отправились на дачу Гарри Каспарова…»

Везиров: – Ничего, ничего! Пусть позабавятся!

Примаков подходит к окну. Народнофронтовцы устанавливают перед зданием ЦК виселицы. К окну подходит Везиров. Народнофронтовцы вешают чучело Везирова и поджигают его. Везиров в ужасе отшатывается и… исчезает. Примаков озирается – в кабинете пусто. Смотрит в окно. Народнофронтовцы вешают чучело Примакова. Поджигают его.

За кадром голос Гарри Каспарова:

«…Пожимая руку Евгению Примакову, не помешало бы, наверное, вспомнить, что сей ближайший советник Горбачева находился со специальной комиссией в Баку во время геноцида армян в страшные январские дни 1990 года.

Пока Горбачев получал Нобелевскую премию мира, сорвав за свою проникновенную речь бурные аплодисменты присутствующих, азербайджанский ОМОН при поддержке Советской Армии продолжал насильственное выселение армян из района, откуда 60 лет назад приехали в Баку родители моей мамы».

…Танки в Баку. Тбилисский проспект. Молодые девушки с криками «Не отдадим Карабах!» бросаются под танки. Стрельба из танковых орудий. Танки идут, оставляя на дороге убитых.

Похороны в Аллее мучеников. Старая женщина поет баяти.

Маршал Язов: – Мы пришли, чтобы спасти Советскую власть!

 

Москва. Пресс-конференция маршала Язова.

Язов: – Акты вандализма в Баку неописуемы. В присутствии матери ее беременной дочери вспороли живот, извлекли плод, а затем сожгли. Грудного младенца бросили в горящий дом. Беременную женщину выбросили с девятого этажа. Со старика живьем содрали кожу. В Кировабаде был даже случай каннибализма. Я полагаю, что сказанного достаточно, чтобы вы поняли, почему мы обязаны были ввести войска.

Вопрос журналиста: – Громили, жгли, убивали в Баку, Нахичевани, Кировабаде. А чрезвычайное положение ввели в самом спокойном регионе – Нагорном Карабахе. Почему?

Маршал Язов: – Все началось в Нагорном Карабахе, и именно здесь надо прежде всего навести порядок.

 

Мартунашен. Над селом летают вертолеты. Дети с криками «Крокодилы! Крокодилы!» разбегаются.

С трех сторон в село входят танки, стреляют танковые орудия. За танками и БТР Советской Армии идет азербайджанский ОМОН в мышиной форме. За ОМОНом – порожние грузовики и легковушки, верховые на конях и ослах, с мешками, картонками и прочей тарой – за поживой.

В селе погромы. Солдат Володя обыскивает кажущийся пустым дом. Выдвигает ящики, переворачивает посуду, вспарывает одеяла, матрасы, подушки. Летит пух.

«Значит, так, – бормочет он. – Армяне держат золото в посуде, азеры в постели, интеллигенция в книгах…» Перетряхивает книги на этажерке. Находит шкатулку с орденами.

На пороге появляется дряхлый старик в нижнем белье, по всему, встал со смертного одра. Солдат роняет шкатулку – ордена рассыпаются.

– Сынок, ты русский? – спрашивает старик.

– Ну!

– Совсем-совсем русский?

– Ну! – солдат наводит дуло на старика. – Золото, водку, деньги! Живо!

– Вон мое золото, сынок, на полу валяется. Обронил ты его.

– Дай, добром прошу! Все равно азерам достанется! Они следом идут.

Старик, с сильной одышкой: – Как же… так… случилось… что наша… армия… стала… армией… янычаров?.. – Он теряет сознание, падает. Солдат стреляет в него. Опрометью бросается к двери. Возвращается, воровато подбирает ордена, рассовывает их по карманам и – наутек.

Во дворе сталкивается с 16-летним парнем, тот: «Друг, продай автомат!» В короткой схватке отнимает у солдата автомат, кричит наверх: «Дед, заплати!» – прыгает на крышу соседнего дома и исчезает. Солдат в ярости бросается за ним.

Возле одного из домов разрубленный на куски мужчина. Идет танк, давит бегущего; на гусеницах окровавленное мясо.

Возле дома убитая женщина, рядом что-то лопочет трехлетняя девочка. Переступая через труп и девочку, азербайджанцы выносят вещи и загружают грузовик. Нервничают, вещи не помещаются, один ловит кур на дворе.

Из села в одну сторону идет караван с награбленным добром. В другую, через леса и горы – беженцы, неся раненных и изувеченных. Внук убитого старика несет на руках трехлетнюю девочку.

За плечом у него трофейный автомат, единственный на всю группу беженцев.

 

Первомайская Москва. На трибуне – Горбачев с сотоварищи. Парад. Квартира генерал-полковника Ю. Шаталина. Междугородний разговор.

Голос в трубке: Села окружены войсками, по ним ведется разрушительный огонь, азербайджанские омоновцы, вошедшие под прикрытием ваших войск, зверствуют. Гибнут старики, женщины, дети, число безвинно убиенных – 36 человек. Примите решительные меры.

Генерал Шаталин: – Я не руковожу этой операцией. Да, там есть убитые и раненые, полыхают пожары. Но знайте еще: в селах захвачены заложниками 14 наших военнослужащих, и я пойду на любые крутые шаги, чтобы их освободить.

Голос в трубке: – Значит, вы в полном ведении, как идет операция в этих селах?

Генерал Шаталин: – Еще раз повторяю: я не руковожу этой операцией. Как я могу ею руководить, если я сейчас в Москве и туда не выезжал?

Голос в трубке: – Но ведь там действуют подчиненные вам внутренние войска МВД СССР?

Генерал Шаталин: – Я не давал распоряжения на их использование в этой операции. Это министр внутренних дел Азербайджана Асадов пошел на нарушение, самовольно, без моего ведома взял Гянджинский батальон внутренних войск и использовал в операции по захвату Геташена и Мартунашена. Республиканский министр пусть за это и отвечает. Лично меня волнует прежде всего судьба захваченных там моих военнослужащих. Я должен сделать все, чтобы их освободить.

Голос в трубке: – А судьба двух армянских сел, где гибнут ни в чем не повинные люди, полыхают дома, вас не волнует?

Генерал Шаталин: – Пусть освободят заложников-военнослужащих.

Голос в трубке: – Так выступите посредником. Заложники захвачены с обеих сторон. Пусть стороны обменяются заложниками.

Генерал Шаталин: – Мне нет никакого дела до сторон! Я должен думать прежде всего о своих подчиненных.

Голос в трубке: – Крайне тяжелое положение сложилось с ранеными. Два дня их не разрешают вывозить, уже 5 человек скончались из-за отсутствия медицинской помощи. Независимая правозащитная организация настаивает на немедленной отправке вертолетов для эвакуации раненых.

Генерал Шаталин: – Вертолетов у меня нет. Обращайтесь в Министерство обороны.

Голос в трубке: – Для незаконной депортации жителей из их тысячелетних сел вы задействовали сразу 5 вертолетов, для эвакуации раненых – нет ни одного! Если вы – командующий внутренними войсками – осуществляете военную операцию против мирного населения, повинны в их гибели и несчастьях тысяч семей, оставляете на произвол судьбы раненых и искалеченных, то вы совершаете должностное преступление. Если же вы, как утверждаете, ничего не ведаете, ни во что не вмешиваетесь, то, извините, на кой ляд нам, налогоплательщикам, нужен такой командующий внутренними войсками? За что платим вам зарплату?

Генерал Шаталин: – Почему разговариваете со мной в таком тоне! Я не желаю обсуждать с вами эту тему! И передайте армянам, если немедленно не освободят военнослужащих, я буду брать заложниками армян в Москве, Ленинграде, Ростове в соотношении один к десяти! И учтите: Армянская АЭС под охраной наших войск – может случиться все! – швыряет трубку.

 

Горное село. Церковь на Монастырской горе. Знакомый дом с памятной надписью на портале: «Я не давал угонять в плен из Айастана моего. Владелец Дизака мелик Еган».

Ограда снесена, на старинных арочных дверях дома табличка «Дом-музей мелика Егана».

Из ворот современного дома выходит генерал в отставке с Тиграном за руку.

Под навесом земляной печи Мария печет хлеб, ей помогает Карина.

– На похороны пришел, слезы проливал, речь над могилой произнес, – рассказывает Мария. – И в мыслях не было, что он и есть убийца. Людей находили убитыми, никто убийц не искал, народ роптал, но что это так близко от нас…

Карина: – А как узнали?

Мария: – Племянник… не выдержал. Пришел среди ночи и повалился в ноги мужу, убей, говорит, выколи мне глаза, сердце вырежь, как мальчику вырезали, – плачет и головой об стену бьется. А потом старуха-гадалка сказала, что видела, как Аршад ребенка в машину сажал. Втроем убивали – Аршад, директор школы, брат его – сторож этой же школы и племянник – шофер. Брат так и сказал на суде: директор приказывал – я исполнял. Аршад сказал: – Я выполнял завет отца. Мне отец завещал убивать армян.

Карина: – Отец что-то говорил об этом процессе. А мне казалось, что все это так далеко от нас…

Мария: – Когда он сказал так, его жена закричала: «Не бойся! С тебя весом золото отдам, а тебя спасу! Пепел на их головы!» Суд почему-то устроили в парке, народу было много, люди заволновались, ну и когда прочитали приговор – 7 лет! – а в протоколе и вовсе записали 5 лет, но это стало известно позже, так вот, когда объявили приговор, народ наломал веток и с кольями пошел на Аршада. Его в машину, в милицейскую – перевернули ее и сожгли. Народа уйму тогда посадили; мужу плечо прострелили и так, кровью истекающего, отправили в шушинскую тюрьму, а он и не убивал Аршада, он стоял и плакал, мы оба стояли и плакали. Там, в шушинской тюрьме, его и прикончили. А за гробом Аршада, как за героем каким, – все бакинское руководство шло – и впереди всех Гейдар Алиев, самый первый разбойник!

Вбегает Тигран, он возбужден, его глаза сияют: – Мама, тетя Мария, я сам, без никого, сидел на лошади! Даже покатался немного!

Мать поправляет ему рубаху. Мария дает ломоть свежеиспеченного хлеба. Тигран убегает.

Карина: – Я теперь понимаю, что Сумгаит не был случайностью… А папа, знаешь, он всегда понимал это. Он жалел, что уехал отсюда…

Мария: – Твой отец мне двоюродным братом приходился. А видела я его всего раз, еще до замужества, он приезжал отца хоронить…

Карина: – Мне мама сегодня приснилась. Идет вроде как в облаках, горбушку черную грызет. Я к ней: «Мама, мама!» А она: «меня раздели, ведут голую, а я все ем и ем, с хлебом иду…» (всхлипывает) – Нам даже похоронить их не дали…

Мария (тихо): – Хлеб – это благодать…

Базарная площадь. Кузница. Кузнец подковывает лошадь. Тигран, прибежавший с куском хлеба, перестает есть, жалостливо смотрит на опрокинутую лошадь. – Ей больно? – спрашивает он. – Ничего, ничего, – говорит кузнец. – Сейчас обуем ее и поедем с тобой в церковь.

Генерал: – Зачем ему в церковь, он через два года в суворовское училище пойдет. Да, Тигранчик?

Кузнец: – А ты у Суворова спроси, зачем солдату церковь. Он тебе скажет: чтобы христопродавцем не стал!

Тигран: – Не пойду я в суворовское училище, они дядю Армена убили. – Он протягивает хлеб лошади, она ест.

Кузнец сажает мальчика на лошадь и ведет на поводу на Монастырскую гору.

Генерал присоединяется к людям, которые собрались у черной тарелки репродуктора, чтобы слушать радио Арцаха.

 

Говорит радио Арцаха. Передаем обращение русской писательницы Инессы Бурковой ко всем людям доброй воли.

«Нашлись те мартунашенцы, которые вырвались из-под обстрела в Мартунашене. Они с трудом добрались до первого армянского села Бузлук. Мы поднялись туда и встретились с ними. Их 22 человека. Это пожилые и старые люди, среди них три шестнадцатилетних школьника. Вот такие боевики! Трое суток они добирались до Бузлука, по очереди тащили на себе больных и раненых. Ночами шли по крутым горным тропам, днем хоронились в кустарниках. И это советские граждане на советской земле, выбитые Советской Армией из советского села. Слушать их рассказы – свыше человеческих сил. Изможденные, с обезумевшими глазами, они заново переживали ужас, перенесенный в родном селе.

Артиллерийская канонада, грохочущая по улицам бронетехника, мечущиеся толпы сельчан, крики, плач, мольба о помощи. Размозженные снарядами родственники, тело убитого брата, по которому проехал танк. Мясо на гусеницах, топором разрубленный на куски сосед, скопом изнасилованные женщины. Превращенные в руины горящие дома и школа. Азербайджанские машины, нагруженные награбленным добром.

Части Советской Армии, подразделения внутренних войск МВД СССР, отряды ОМОН Азербайджана уничтожили село Мартунашен. На том месте пахнет гарью. Хатынь перестройки. Очень немногие мартунашенцы спаслись и живы… пока. Одни успели бежать в Геташен, где страдают от голода, холода и страха в броневом мешке. Другие двинулись в лес.

Но там омоновцы открыли на них охоту, прочесывая лес автоматными очередями. Вырвавшиеся из ада 22 мартунашенца не знают, кто жив, кто погиб. Один потерял четырех детей и жену, другая – мужа. Все потеряли родину. Потеряли и любовь к Москве, к Советской Армии. Все проклинают Горбачева, и я вместе со всеми.

Я, русская писательница, обращаюсь ко всем, в ком жива совесть, – очнитесь! Стучите грозно в кремлевскую дверь!

Я обращаюсь ко всем солдатским матерям – запретите своим сыновьям стрелять в детей всех возрастов, в их матерей, отцов, дедов.

Я обращаюсь ко всем демократам, радикалам, либералам – положите конец кровавой тирании!

Я обращаюсь к армянской диаспоре – немедля стучитесь к Бушу, Миттерану, в ООН, в Европарламент.

Не достучитесь – шлите фидаинов, оружие на свою историческую родину. Здесь разгорается Геноцид 15-го года. Это говорю я – не армянка.

Не обращаюсь к Верховному главнокомандующему вооруженных сил, председателю комитета обороны СССР, лауреату Нобелевской премии мира Михаилу Горбачеву.

Не обращаюсь в министрам Язову, Пуго, Асадову. Бесполезно. Это враги человечности, глухие, железные.

Требую международного суда над организаторами кровавой расправы над мирным населением».

 

Колунц: – Слыхал, генерал? «Шлите фидаинов и оружие…» А ты все письма шлешь… в Совет ветеранов!

Генерал (сердито): – Неужели мне, Герою Советского Союза, генералу Советской Армии – стать гайдуком, взять в руки автомат и стрелять в несчастных одураченных мальчишек?!

Школьный учитель: – За мальчишками стоят генералы! Генерал Громов – автор операции «Кольцо»! Генералы Шаталин, Сафонов, Родионов. Генерал Подколзин!

Директор совхоза Колунц: – Семь месяцев, как открыта Государственная граница, а доблестный генерал Подколзин озабочен блицкригом в Армению! Пусть, говорит, дадут приказ, хоть и противозаконный – мы войдем, прочешем, арестуем, кого надо, и сделаем Армению без армян!..

Артур (16-летний внук генерала): – Нет, ты скажи, дедушка, операция «Кольцо» – это из какой военной науки? Суворовской, кутузовской, наполеоновской? Или твои собратья-генералы в чингисхановской орде выучку прошли? (В исступлении) Ты понимаешь, что позорно сейчас называться генералом Советской Армии?! (Передразнивая) Арцах дал родине троих маршалов и одного адмирала! Ха-ха!

Генерал (гневно бьет тростью о землю): – Четверых маршалов! И адмирала! И единственного на все Закавказье Дважды Героя Советского Союза Нельсона Степаняна!..

Артур (шепотом, задыхаясь): – Да, да, дедушка, в его память ты назвал нашего Нельсика. (Кричит.) Где? Где все эти герои?! Почему нас режут, как кур? Почему гонят с родной земли?! Кто нас защитит, если мы сами не возьмемся за оружие?!

Генерал поворачивается и уходит, тяжело припадая на трость.

Звонят колокола на Монастырской горе. Над селом плывут колокольные звоны.

На Монастырскую гору идут сельчане с охапками роз. Идут Мария с Кариной.

Служба в церкви. Проповедь епископа Арцахского. Просветленные лица мирян.

Над селом появляются военные вертолеты. Они барражируют на сверхмалой высоте и сбрасывают листовки.

Школьный учитель поднимает листовку, читает ее.

«В соответствии с многочисленными просьбами жителей о выезде в другие регионы руководство комендатуры особого района гарантирует:

1. До 1 сентября 1991 года обеспечивать безопасность жителей района в процессе оформления документов на продажу личных домов и хозяйств граждан.
2. В эти же сроки будет обеспечена безопасность передвижения жителей на территории Азербайджана.
3. Указанные пункты согласованы с руководством МВД СССР и МВД республики.

Первый заместитель министра МВД республики Р. Мамедов

Зам. командира дивизии МВД СССР полковник Е. Мишин».

Низко, почти над головой учителя пролетает вертолет, веером разбрасывая листовки-ультиматумы. Гневное лицо учителя.

Служба в церкви на Монастырской горе. Тигран смотрит на кузнеца и вслед за ним неумело крестится. Стройно восходящие звуки музыки перебиваются скрежетом вертолетного мотора. Вертолет садится на Монастырской горе, из него выскакивают автоматчики. Они окружают церковь, обстреливают ее, уродуя барельефы, потом врываются в храм, разгоняют мирян, переворачивают все вверх дном. Солдат срывает с Марии цепочку с крестиком, она дает ему пощечину. Кузнец вырывает ее из рук солдата. Маленький Тигран бьется в истерике в руках матери. Кузнец сажает его на лошадь, рукой ребенка гладит ее по гриве, мальчик постепенно отходит.

Церковь. Застывшее лицо молодого епископа. Командир десанта, поигрывая оружием, требует показать склады оружия и взрывчатки.

Епископ: – Вы стоите у Святого престола, капитан, не кощунствуйте!

Капитан: – Живо показывай склад, долгогривый, а не то камня на камне не оставим!

Епископ: – У вас было много предшественников, капитан. За тысячу семьсот лет Армянскую апостольскую церковь грабили персы, арабы, монголы, турки… и снова турки… и снова турки… А вот русские – в первый раз! Ваш почин, капитан!..

Капитан, выматерившись, дает команду, солдаты бросаются на алтарь, в ризницу, лезут под купол, разбивают встроенные в пол хачкары, тащат одежду, утварь, книги. Солдат Володя, обрядившись в епитрахиль, дурным голосом поет аллилуйю. Солдат Енчин вырывает у него старинное Евангелие с золотым обрезом.

– Ты че? Ты че? Оно тыщу стоит!

– Болван! Не тыщу, а сто тыщ!

Енчин ловким приемом бросает Володю через себя и в суматохе теряется во внутренних помещениях церкви.

Епископ Арцахский скорбно и отстраненно смотрит на разор и беснование. Живая картина средневекового прошлого встает перед ним.

Войско Тамерлана, выстроившись цепью от храма до реки Аракс, разбирает церковь и камень за камнем сбрасывает в реку.

Над селом кружат вертолеты. К селу подходят танки, БТР и БМП. БТРы входят в село. В мегафон звучат ультимативные призывы в назначенный час нести в сельсовет заявления о продаже домов и хозяйств.

Во дворе дома-музея мелика Егана полковник-азербайджанец блаженно вдыхает нарзанный горный воздух.

– Что Мекка, Медина? – говорит он по-азербайджански. – Если есть рай на земле, так это здесь.

Шофер полковника выводит на стене, покрытой патиной веков, ядовитой зеленой краской огромными буквами: «ЗАНИТ». Отошел, любуется своей работой.

– Отличную дачу выбрали, товарищ полковник! Лучше правительственной!

Старый генерал ожесточенно выпиливает на станке в своей мастерской. Открывается дверь, входят кузнец с Тиграном, Мария и Карина.

Тигран бросается к дедушке-генералу, кричит: – Нас опять хотели убить! Ты не пошел с нами, и нас чуть не убили!

– Что случилось? – спрашивает генерал. – Что это у тебя с шеей? – спрашивает он у Марии. У Марии на шее красная полоска от цепочки.

– На церковь напали, – говорит Мария. – Искали взрывчатку. Надо спрятать охотничье ружье.

– Напротив! Надо зарядить его! – говорит Карина. Плачет.

– Пойдем, генерал, пойдем, сыграем партию-другую в шахматы, – говорит кузнец и увлекает за собой седого мальчика.

– Где твой племянник? – строго спрашивает у дочери генерал. – Где Артур?

– Ушел к фидаинам.

– Каким еще фидаинам?! – загремел генерал.

– Успокойся. Они с учителем пытаются связаться с фидаинами. Ты же не хочешь, чтобы у нас повторили Геташен?

 

Монастырская гора. В темном закуте неясные в свете свечи лица епископа Арцахского и солдата Енчина.

– Привезли нас в армянское село Камо, – рассказывает солдат, – дома стоят пустые, темные. Вещи все на местах, а людей никого. Как если бы чума прошла. Жуть. За нами вошли азеры, стали вывозить вещи. Дадут на лапу офицеру – и бери, сколько машина увезет. А там дома стали заселять новоселы – опять же азеры. Нам приказ был – азеров пропускать, армян – не пропускать. Даже если человек за паспортом вернулся. Потом нас перебросили в Степанакерт. Сразу начался инструктаж. Нам говорили, что армяне сплошные уголовники, террористы, поголовные наркоманы… А они нам хлеб давали, сигареты, виноград… в ночь становились в очередь за хлебом, а нам давали. В бою кричали: «Русские, отойдите! Мы не хотим в вас стрелять!». 9 мая, в День Победы, нам приказали стрелять в мирную толпу за то, что пошли на мемориал помянуть погибших.

По закону войска должны пресекать межнациональные конфликты, а что делаем мы? Мы вроде как наемники у азеров – захватываем для них село за селом, депортируем коренное население. Я стоял как-то на часах под полумесяцем – и старик мимо шел, Герой Советского Союза, по выправке видать, военная косточка. И так он страшно на этот флаг посмотрел… я подумал, а что, как фашисты вошли бы в Москву и свастику над Кремлем повесили – неужели я стерпел бы?..

Епископ: – Есть еще у вас ребята, которые думают так, как ты?

Енчин: – У нас курсанты после Геташенской бойни голодовку объявили – так их в момент передислоцировали. Я не против воевать. Если надо. У меня дед в Великую Отечественную погиб. Но врываться в мирные села, убивать работяг, брать в заложники женщин и детей – разве это война?!.

Или как сегодня – ворвались и разграбили храм… как нехристи какие… Я вот книгу отнял, в ней картинка, точь-в-точь я в одной из ваших церквей видел, не припомню сейчас, там у нас склад был. Сколько ж лет этой книге? Сколько – храму? Господи, здесь же великое сцепление! Здесь мир, вселенная. А мы ее – танками! Да и как же так вышло, что мы в наймитах оказались?.. Я пока тут отсиживался, все про себя понял. Я туда не вернусь. Пусть трибунал, пусть расстрел… Не вернусь! Родителям домой письмо пошлю – без обратного адреса…

Лицо Енчина. Лицо епископа.

Явление католикоса Айрика Хримяна: – Возлюбите железо, в железе ваше спасение…

Фильтрационный пункт. Полковник-азербайджанец, тот, что «занял» дом-музей себе под дачу, руководит экзекуцией. Отдает приказ:

– Мордой вниз!

Солдаты валят мужчин-заложников ничком, отплясывают на их спинах чечетку, заставляют есть землю: – Земли арцахской захотел? На, жри!

На это смотрят заложники – женщины и дети.

Избитым в кровь заложникам суют под нос заявления, требуют подписать. Никакого движения. Один только Колунц берет ручку и, приладив бланк к стене, что-то старательно выводит трясущейся рукой.

Протягивает полковнику – полковник меняется в лице: на бланке нарисован кукиш. Колунц, еле держась на ногах, смотрит в глаза полковнику.

– Повесить я тебя успею, – цедит сквозь зубы полковник. – Но сначала ты полюбуешься на смерть своих односельчан.

Отдает приказ поставить заложников в стене.

Мужчин, женщин и детей ставят к стене.

Полковник отдает приказ изготовиться к стрельбе.

Солдаты целятся бесконечно долго.

Небо опрокидывается на Колунца, земля уходит из-под ног. Он становится рядом с односельчанами к стене.

Полковник дает ему пачку бланков: – Если не принесешь через два часа подписанные, в село войдут танки!

Колунц берет пачку, уходит, пошатываясь.

 

Старый генерал и кузнец играют в шахматы. На коленях у кузнеца – Тигран. – Ну и как мы теперь пойдем? – спрашивает кузнец у мальчика и, взяв его ручонкой ладью, делает ход: – А вот так!

Генерал хмурится. Тигран победно смотрит на него.

В комнату вваливается Колунц и падает без сознания. Мария и Карина приводят его в сознание, но он потерял речь и движение, мычит и пытается сказать что-то глазами и снова теряет сознание.

Кузнец поднимает пачку бланков, выпавшую у Колунца, читает, дает генералу.

Врывается Артур: – Дедушка, ружье! Скорей! Там наших убивают!

Убегает с ружьем, которое приносит Мария. Кузнец хватает его за плечо: – Где? – Во дворе сельсовета!

 

Танки, БТРы, войска окружают село вплотную.

Фильтрационный пункт. Полковник смотрит на часы и приказывает изготовиться к стрельбе. Солдаты целятся. Расширенные в ужасе глаза ребенка.

Появляется кузнец на коне. Он машет пачкой бланков и кричит: – Стой!

– Отставить! – приказывает полковник. Кузнец соскакивает с коня, срывает кольцо-предохранитель с гранаты и хватает полковника.

– Не стрелять! – орет полковник, хотя автоматы у солдат уже опущены и они поспешно садятся в БМП. Группа человек в семь, среди них Артур и учитель, окружает БМП, учитель за волосы тащит верхнего, остальные выходят сами, последний забился в угол, его выволакивают, всех обезоруживают и берут в плен.

Дети плачут, женщины голосят. Кузнец с гранатой наизготовку держит полковника.

– Прикажи войскам отступить! – говорит он. Полковник приказывает.

Танки, БТРы, войска отходят от села. К сельсовету, опираясь на трость, подходит старый генерал. Полковник оживает, в глазах – надежда: – Генерал! Ради святого для нас обоих имени маршала Баграмяна, ради хлеба, который мы с тобой преломили в его доме…

Генерал долгим взглядом смотрит на захваченного полковника, тот замолкает под этим взглядом.

Генерал (кузнецу): – Отпусти мерзавца! Их надо судить международным судом чести!..

Артур: – Их надо судить обыкновенным уголовным судом! Как воров и бандитов!

Генерал (пропуская мимо ушей): – А ребят мы оставим. Вернем целыми-невредимыми. И накормленными, – с нажимом говорит он. – В обмен на наших.

Кузнец: – Иди, догоняй своих. И не суйся больше сюда, во второй раз ног не унесешь.

Полковник уходит.

Учитель в сельсовете говорит по телефону с Ереваном.

Пленных 14 солдат уводят вооруженные их же автоматами мужчины. Среди пленных солдат Володя.

Из сельсовета выходит учитель.

– Готовьте детей к эвакуации, – говорит он женщинам. Ночью будет вертолет. – Тихо, генералу и кузнецу: – Добровольцы приедут. Оружие привезут.

– У нас есть трофейный БМП! – заявляет Артур. – И 14 автоматов!

– Ступай домой! – строго говорит генерал. – Мария извелась.

 

Ночь. На Монастырской горе горит костер. Вокруг костра женщины с детьми и узелками. Мария раздает детям хлеб. Тигран бежит со своим куском к лошади, скармливает ей хлеб. Потом взбирается на ограду, к которой привязана лошадь, с ограды на нее. Гладит ей гриву, говорит хорошие слова.

В притворе церкви раненые, ожидающие отправки в Ереван. Возле умирающего Колунца епископ и кузнец.

– Чего тебе, дорогой? – спрашивает кузнец. – Воды родниковой? Сейчас принесу.

С двухведерным медным кувшином спускается с Монастырской горы.

В трапезной старый генерал размечает на карте местности огневые точки противника и позиции, которые следует занять.

– Мы не можем только обороняться, – говорит учитель. – Мы должны нападать. Чтобы навсегда отбить у них охоту хапать наши земли.

– Уйдем в лес и будем вести партизанскую войну, – говорит Артур.

В небе появляется вертолет.

«Крокодил! Крокодил!» – кричат в страхе дети.

– Я не полечу на крокодиле, – говорит Тигран лошади. – Я останусь с тобой. Мы уйдем с тобой в лес и будем жить там, пока кончится война.

Садится вертолет. Из него выходят добровольцы, выгружают оружие.

В вертолет сажают раненых, детей. Тигран вцепился в гриву лошади, плачет навзрыд, не хочет уезжать. Артур несет его, брыкающегося, в вертолет. Мария целует его, плачущего, говорит Карине: – Когда отобьемся, приезжайте. Тиграну у нас понравилось.

– А ты, Артур? – спрашивает Карина. – Тебе учиться надо.

– А генерал? – подмигивает ей Артур. – Как он тут без меня?

Епископ благословляет отъезжающих.

Ополченцы уходят на позиции.

 

За кадром – из автобиографических записок Павла Флоренского:

«Я имею в виду армянскую стойкость в сохранении своего, народного, – стойкость вполне, в общем, целесообразную, ибо без нее этот древнейший из культурных народов, имевший несчастие поселиться между жерновами мировой истории и потому всеми непрестанно избиваемый и все время тающий, давно попал бы уже в число народов вымерших.

Его история – роковая из-за страны его, ибо кто же может быть в безопасности, расположившись на линии огня между перестреливающимися окопами, на большой военной дороге всемирной истории?

Все культурные ценности Армении, талантливо создаваемые, были тщетной попыткой устроиться в стремительном потоке, и все они непрестанно были уносимы течением.

Ни один народ за свою жизнь не затратил столько усилий на культуру, как армянский, и кажется, ни у одного коэффициент полезного действия не оказался в итоге столь малым, как у него же.

У армян, первого из народов, принявших христианство, оно утратило свою ферментативную силу, и, всегда готовые пролить свою кровь за верность христианству и не чуждые практической стороне церковности, армяне давно уже не возбуждаются своим исповеданием, как это вообще бывает со всем, слишком привычным. Лишь внешний толчок обнаруживает религиозную массу тех из них, кто только что казался пустым в этом смысле. Тут появляется твердость, опирающаяся на двухтысячелетнюю привычку к твердости».

 

Ополченцы уходят на боевые позиции. С ними солдат Енчин. Они целуют стены церкви и уходят. Богоматерь с запеленатым младенцем смотрит им вслед.