В мае 2018 г. Леора Билски и Рачел Клагсбрун (Факультет права Университета Тель-Авива, Израиль) опубликовали свою 17-страничную статью «The Return of Cultural Genocide?» в Европейском Журнале международного права (European Journal of International Law, Volume 29, Issue 2, May 2018, Pages 373–396). С письменного разрешения источника приводим перевод на русский от AGA-Tribunal.info большей части статьи. Статья не содержит упоминания о Геноциде армян, в ней 13 раз упоминается Холокост в тексте и 21 в ссылках. Тем не менее, статья актуальна. Ниже термины культуроцид и культурный геноцид употребляются как синонимы.

Возвращение значимости культуроцида

В статье шесть глав:

1. Введение
2. Рафаэль Лемкин
3. Культурный геноцид в зале суда
4. Разработка Конвенции о геноциде
5. Реституционная борьба 1940-х годов: скрытая история культурного геноцида
6. Заключение

Резюме

Культурный геноцид (культуроцид), несмотря на расхожее мнение, не является новой проблемой, требующей нормативного решения, напротив, это понятие так же старо, как и само понятие геноцида. Предыстория и развитие права в этой теме свидетельствует о том, что в первоначальной концептуализации преступления геноцида, представленной Рафаэлем Лемкиным, культурный геноцид занимал центральное место. Поскольку преступления нацистов были попыткой систематического уничтожения группы, а идентичность группы составляет ее культура, то для Лемкина именно аспект культуры был сущностью геноцида. Тем не менее, окончательный текст Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него (Конвенция о геноциде) не запрещает культурный геноцид как таковой, а ограничивается его физическими и биологическими аспектами. Что привело к такому исключению? В этой статье мы исследуем различные стыковки права, политики и истории, в которых эта концепция формировалась: первоначальная концептуализация Лемкина; судебные разбирательства в национальных и международных уголовных судах и процесс разработки Конвенции о геноциде. В последней части мы возвращаемся к почти забытой борьбе за культурную реституцию (книги, архивы и произведения искусства), которую вели еврейские организации после Холокоста в качестве контрмеры культурному геноциду. Все вместе эти различные виды борьбы раскрывают твердое понимание культурного геноцида, который ранее подавлялся международным правом, а теперь возвращается, чтобы озадачивать нас требованиями групп о признании и защите.

2 Рафаэль Лемкин

…

B — Культурный геноцид

Преобладающее мнение о геноциде состоит в том, что существуют разные типы геноцида — физический, биологический, экономический, политический, культурный — с разной степенью тяжести, различающей их между собой. В основном, мы выделяем физический геноцид, попытку физического уничтожения группы путем убийства ее членов, а на периферии мы можем найти культурный геноцид, который проявляется, например, в политике принудительной ассимиляции по отношению к группе. В настоящее время международное право ограничивает геноцид физическим или биологическим истреблением (26). Некоторые даже приписывают это ограничение самому Лемкину, который участвовал в разработке Конвенции о геноциде и согласился на компромисс, который исключил культурный геноцид (27).

Некоторые считают, что анализ Лемкиным различных «методов» геноцида означает иерархию или четкое разделение между «типами» геноцида. На деле, для Лемкина геноцид — это не только или даже столько массовое убийство, и вопрос приоритета физических над культурными методами геноцида относит нас к старой его концептуализации, которую он стремился вернуть (28). Лемкин обосновывал новый вид преступления именно с точки зрения культуры –необходимость защиты группы ради нее самой и ради защиты культурного разнообразия человечества. (29) Восприятие культуры Лемкиным выглядело спорным и позже стало предметом критики со стороны историков и антропологов, которые указывали на ее элитарность и эссенциализм (30). Однако эти споры не могут подорвать основную идею Лемкина о том, что геноцид неразрывно связан с нападением на культуру группы с целью ее уничтожения.

3 Культурный геноцид в зале суда

В отличие от общепринятого предположения, что именно определение геноцида в Конвенции о геноциде является тем, что описывает эту категорию (31), в действительности же, геноцид начинался как категория «общего права», юридическая категория, которая впервые использовалась в Нюрнбергском процессе (20.11.1945-1.10.1946) до принятия Конвенции о геноциде (9.12.1948). Более того, в отличие от тех, кто считает, что Холокост рассматривался как «идеальный тип» геноцида и, таким образом, ограничивал применимость Конвенции к другим историческим событиям, мы увидим, что попытка обвинения в Нюрнберге использовать преступление геноцида во многом провалилась даже в отношении Холокоста. Таким образом, мы должны постараться осознать причины исключения культурного геноцида из сферы судебного вердикта.

…

4 Разработка Конвенции о геноциде

Какова была судьба культурного геноцида в соответствии с Конвенцией о геноциде, когда юристы больше не были ограничены правовыми прецедентами? Лемкин, который попытался повлиять на Международный Военный Трибунал (МВТ) и потерпел неудачу, направил свои усилия на разработку международной конвенции. Во многих отношениях Конвенция о геноциде 1948 года действительно преуспела там, где потерпел неудачу МВТ — разорвав связь с войной и запретив геноцид как в мирное, так и в военное время (80).

Тем не менее, при более глубоком рассмотрении можно проследить аналогичный процесс сужения более широкого смыслового значения геноцида как многогранного преступления путем сначала различения разных типов геноцида, а затем ограничения сферы действия запрета только физическим и биологическим видами геноцида, в т.ч. путем исключения культурного геноцида.

Мы утверждаем, что именно это исключение подрывает представление о прогрессивном процессе от Нюрнберга до Конвенции о геноциде, поскольку оно показывает, что в обоих случаях сопротивление широкой норме геноцида было вызвано одним и тем же страхом ослабления государственного суверенитета и, в частности, международного вмешательства в отношение государства к его меньшинствам (81). В Нюрнберге такое вмешательство было ограничено требованием привязки к агрессивной войне через статью 6 (с) Лондонской хартии; в Конвенции это было достигнуто за счет почти полного исключения культурного геноцида (82).

Это исключение также формирует общую картину (восприятие) преступления геноцида, воплощенную в Конвенции о геноциде как идеологическое преступление, совершаемое тоталитарными режимами, а не демократическими. Сужение определения не позволяет нам называть геноцидом действия, совершаемые демократическими странами по отношению к своим меньшинствам или к части колониального правления. Это помогло провести границы между законами войны и колониальной экспансии, которые Лемкин пытался преодолеть в своей книге. Почему же тогда культурный геноцид не вошел в Конвенцию? История процесса разработки Конвенции хорошо задокументирована, и мы не будем подробно останавливаться на ней здесь. Мы только выделим этапы, когда тема культуры играла значительную роль, и динамику, которую она создавала среди делегатов.

Резолюция 96 (1) Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций (ГА ООН) призвала государства разработать Конвенцию по предотвращению геноцида. В преамбуле говорится, что:

геноцид — это отрицание права на существование целых человеческих групп, так же как гомицид (убийство) — это отрицание права на жизнь отдельных людей; такое отрицание права на существование шокирует совесть человечества, приводит к огромным потерям для человечества в виде культурного и другого вклада, представленного этими человеческими группами, и противоречит моральному закону, а также духу и целям Объединенных Наций. (83)

Мы видим здесь сравнение между убийством отдельного человека и уничтожением группы. Таким образом группа является фокусом этого запрета не только с внутренней точки зрения группы, но и в отношении всего человечества в целях защиты человеческого многообразия. Хотя ссылка на защиту от культурного геноцида здесь нечеткая, последующий проект Секретариата ГА ООН, тем не менее, включал конкретное положение, запрещающее культурный геноцид. Этот проект был подготовлен с помощью трех экспертов по международному праву — Анри Доннедье де Вабре, Веспасиана Пелла и Лемкина — и включал восемь методов геноцида, установленных Лемкиным, сгруппированных по трем категориям — физический (вызывающий смерть), биологический (предотвращение деторождения) и культурный (уничтожение специфических характеристик группы). (84) Примечательно, что из трех экспертов только Лемкин поддержал включение культурного геноцида, в то время как два других «считали, что культурный геноцид … равносилен восстановлению прежней защиты меньшинств». (85)

В более позднем проекте, подготовленном специальным комитетом по геноциду (ЭКОСОС, Экономического и Социального Совета ООН), отдельная статья была посвящена культурному геноциду. (86) Это был тактический ход, поскольку составители считали, что будет легче добиться прогресса с отдельной статьей. (87) Отдельная статья защищала только материальные продукты культуры, такие как библиотеки, музеи, школы и памятники, а также язык группы. Но это изменение означало, что культурный геноцид больше не воспринимался как неотъемлемая часть геноцида — как один из методов среди других — а, скорее, как защита культурных продуктов группы и, таким образом, как-то менее серьезный, чем физический или биологический геноцид. (88) По сути, это сигнализировало об отходе от целостного подхода, отстаиваемого Лемкиным, к подходу, который напоминает более ограниченную традицию гуманитарного права. В конечном итоге это изменение позволило государствам заявить, что правильное место для такой защиты находится в документах по правам человека, а не в конвенции о предотвращении геноцида. В конце концов, положение о запрете культурного геноцида было полностью удалено из окончательной версии Конвенции.

Обсуждение, проведенное Шестым Комитетом 25 октября 1948 г., выявляет пропасть между сторонниками и противниками включения культурного геноцида в Конвенцию. (89) Первые считали, что группу можно уничтожить, разрушив ее культурные основы (90), или что культурный геноцид является всегда является частью физического геноцида, а иногда и его предшественником, и поэтому исключение культурного геноцида может помешать усилиям по предотвращению физического геноцида. (91) Пакистанский делегат также выразил еще более фундаментальную точку зрения: не только физический и культурный геноцид были неразрывно связаны, но культурный геноцид был целью, тогда как физический геноцид был средством. (92) С другой стороны, возражающие считали, что подходящее место для культурного геноцида находится в инструментах, защищающих меньшинства, таких как защита свободы выражения мнения в национальных конституциях и гражданских кодексах или посредством защиты языка, религии и культуры в соответствии со Всеобщей Декларацией прав человека. (93)

Хотя аргументы в дебатах вращались вокруг юридических соображений, подтекст дискуссии показывает, что реальный страх был выражен государствами с меньшинствами или колониальными державами, которые опасались международного вмешательства в то, что они считали своим внутренним делом. (94) Они были обеспокоены тем, что Конвенция о геноциде спровоцирует тему защиты угнетаемых меньшинств, повлечёт создание международного органа по надзору за тем, как государства обращаются со своими меньшинствами. (95) Это было очевидно из опасений, высказываемыми тогда государствами с национальными меньшинствами или коренными народами, что их политика ассимиляции будет рассматриваться как «культурный геноцид». (96) В конечном итоге, упор на защиту группы в центре культурного геноцида противоречит принципу защиты прав личности во Всеобщей Декларации прав человека и в постановлении МВТ (Международного Военного Трибунала), который считает преступления против человечности приоритетнее геноцида. (97)

В окончательном определении геноцида в Конвенции о геноциде было отказано от разделения на методы или виды геноцида и вместо этого был выбран список из пяти запретов, в том числе «насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую» (статья 2, параграф e), который эксперты считают единственным «куском» от культурного геноцида. (98) Эта уступка, утверждает Ана Врдоляк, подрывает понимание того, что разрушение коллективной идентичности является фундаментальной движущей силой геноцидных действий, направленных на уничтожение группы как таковой. (99)

5 Реституционная борьба 1940-х годов: скрытая история культурного геноцида

Первые проекты Конвенции о геноциде, которые были подготовлены Секретариатом, включали положение, обязывающее государства-участники предоставлять компенсацию жертвам геноцида (статья 13). (100) Это требование в конечном итоге было отменено, (101) но мы хотели бы обратить внимание на его значение для понимания культурного геноцида. Последняя редакция статьи 13 (проект от 26 июня 1947 г.) гласит:

Когда геноцид совершается в стране правительством, находящимся у власти, или отдельными слоями населения, и если правительство не может успешно противостоять этому, то государство должно обеспечить возмещение оставшимся в живых из группы людей, которая является жертвой геноцида, в характере и в размере, определяемом Организацией Объединенных Наций.

В своих комментариях Секретариат ООН признал, что это положение расходится с принципом индивидуальной вины, считая население страны в целом ответственным за преступление геноцида, совершенное ее правительством, но он оправдал это отклонение, поскольку ответственность была гражданской и потому что «оно представляет собой применение принципа, согласно которому население в определенной степени несет ответственность за преступления, совершенные их правительствами, которым население потворствовало или которым оно просто позволили совершить преступления» (102). В том комментарии Секретариата поясняется, что возмещение также может относиться к «группе как таковой», принимая форму «восстановления морального, художественного и культурного наследия группы». Здесь мы отмечаем тесную связь, которая изначально была установлена ​​между возмещением ущерба за геноцид и культурными аспектами геноцида – в вопросе возмещения группе как таковой. (103) Эта связь проявляется еще больше, когда мы обращаем внимание на историю борьбы еврейских организаций по возмещению за культурный геноцид, от которого пострадал еврейский народ в результате Второй мировой войны. Но прежде, чем мы перейдем к рассмотрению гражданского пути возмещения за геноцид, мы должны упомянуть, что поскольку предлагаемое положение о возмещении ущерба не вошло в Конвенцию, мы остаемся в рамках уголовного аспекта геноцида без дополнительного возмещения репараций за ущерб, некоторые ученые называют это «пробелом в возмещении ущерба» (104).

История взлета и падения темы культурного геноцида в конце 1940-х годов останется неполной, если мы ограничимся уголовным правом. Когда мы расширяем анализ с учетом усилий, предпринятых жертвами геноцида для дополнения к уголовному аспекту вопросами реституции по частному праву, вырисовывается иная картина. Действительно, в последнее время несколько ученых призвали пересмотреть подход к реституции, путем включения восстановления прав собственности отдельным лицам, реабилитируемым группам, пострадавшим от геноцида. (105)

После войны поляки и еврейские организации сотрудничали в усилиях по сбору доказательств в качестве материала для Верховного национального Трибунала (ВНТ, 1946) и Нюрнбергского процесса, поскольку они считали себя жертвами группового преследования. Мы видели, что обе группы изо всех сил пытались сделать геноцид в центре внимания судебных процессов. Однако их пути разошлись, когда дело дошло до реституции, поскольку евреи считали поляков сотрудничавшими с преступниками и бенефициарами изгнания евреев. (106)

Была более ранняя попытка (при поддержке Советского Союза) возродить еврейскую общину в Польше (например, путем создания учреждений, говорящих на идиш). Но когда еврейские жертвы начали возвращаться и требовать реституции своей собственности (земель и домов) у обычных поляков, которые присвоили их, тогда произошли ужасные антиеврейские преступления, которые завершились погромом в Кельце в 1946 году. После этого еврейские организации осознали, что восстановления еврейской жизни в Польше быть не может.

…

6 Заключение

В этой статье мы исследовали трансформации концепции культурного геноцида в период его зарождения в 1940-х годах. Мы хотели указать на потенциал закона и на то, как он изначально использовался для понимания нового термина геноцид как преступления, направленного против группы. Мы показали, что как в Нюрнбергском процессе, так и во время обсуждения Конвенции о геноциде, борьба была не только в связи с признанием нового вида преступления, но и в связи с удержанием его в строгих границах, чтобы этот термин не использовался его для оценки дискриминационной политики демократических государств в отношении национальных меньшинств и коренных народов. Поскольку концепция культурного геноцида также подрывает четкое различие между авторитарными государствами и демократическими государствами, неудивительно, что противодействие включению культурного геноцида в связи с обоими этими факторами было очень сильным. Однако, когда группе потерпевших удалось провести внутренние (в отдельных странах) уголовные процессы, появилось больше возможностей для применения термина культурного геноцида. Более того, мы указали на первоначальную связь, которая была установлена ​​между геноцидом и культурной реституцией как способом восстановить права группы. Мы увидели, что путь частного права оказался более благоприятным для культурного геноцида в реституционной борьбе пострадавших групп и, в частности, для исковых заявлений о связи между культурным наследием и выживанием и восстановлением групп. Однако борьба за культурную реституцию евреев 1940-х годов с ее коллективистским подходом постепенно исчезла из правовой памяти.

Мы начали свою статью с приговора Международного уголовного Суда (МУС) по делу Аль-Махди. Недавно МУС назначил решение о возмещении ущерба. (121) Это решение даже в большей степени, чем приговор и наказание, свидетельствует о прорыве, который попытался добиться Суд в признании связи между защитой культуры и защитой групп. Подобно подходу, принятому еврейскими организациями в 1940-х годах, вердикт ставит коллективное возмещение ущерба над индивидуальной компенсацией с пониманием того, что культура не может быть сведена к ущербу для личности. Однако этой героической попытке препятствует внутреннее противоречие, которое мы отметили в статье, между отдельной жертвой и группой, к которой она или он принадлежит. Еврейские организации отстаивали подход коллективного возмещения ущерба в качестве меры за групповые преступления. МУС, напротив, был вынужден ограничиться наказанием за военные преступления (за исключением культурного геноцида) и сводил решения по коллективным репарациям в индивидуалистические рамки, отдавая приоритет отдельным пострадавшим. Это противоречие очевидно в вердиктах о возмещении ущерба; Суд признавал, что ущерб в этих делах был по большей части коллективным, и, следовательно, назначение только индивидуальных компенсаций не отражало бы фактический ущерб и, более того, не рассматривало бы масштаб угрозы, которую преступления представляли для общества. Поэтому было разработано гибридное решение, согласно которому лица, понесшие прямой и исключительный ущерб, имели право на индивидуальную компенсацию. (122) Более широкие круги пострадавших имели право на коллективное возмещение ущерба с различными формами реализации, такими как восстановление участков охраняемых зданий и реабилитация общины Тимбукту. (123)

Тем не менее, получается так, что ориентированная на группы логика подрывает внутреннюю логику Римского статута: почему отдельное пострадавшее лицо должно прилагать усилия для подачи заявления, если нет уверенности в том, что он или она получит какую-либо компенсацию? (124) Суд также пытался соотнести уголовный механизм восстановительной компоненте реституции, особенно потому, что Организация ООН по вопросам образования, науки и культуры уже восстановила здания в 2015 году и не требовала компенсаций. (125) Проблемы Суда связаны с растущим осознанием ограничений международного права в отношении культурного геноцида. Наша статья присоединяется к мнению экспертов международного права в признании центральной роли концепции культурного геноцида в увязке международного публичного права с борьбой за реституцию. Этот подход призывает переосмыслить индивидуалистические рамки, налагаемые на текущие дискуссии о культурной реституции, возвращаясь к более ранним взглядам, которые рассматривали меры против культурного геноцида и стремились расширить возможности группы в борьбе с этим преступлением.

Авторы выражают благодарность Ривке Брот, Джеймсу Леффлеру, Дорин Лустиг, Сэмюэлю Мойн (Rivka Brot, James Loeffler, Doreen Lustig, Samuel Moyn) и анонимным читателям за их полезные и содержательные комментарии.